Собака здорова. Рассказы о моей жизни в Советском Союзе

Несколько раз за время существования Советского Союза чудовище становилось видимым, выходило из тени и даже получало пару тумаков. В 1956 году, спустя три года после смерти Сталина, на съезде партии впервые заговорили вслух о кровавых жертвах чудовища, о лагерях ГУЛАГа, о миллионах убитых. Вина за сорок лет террора и убийств была возложена тогда на одного человека – Сталина. Очень удобно: он к тому времени все равно уже умер, а система оставалась непогрешимой. Из общественного пространства убрали памятники Сталину и его портреты. Многие осужденные вернулись из лагерей. Многие были реабилитированы, признаны невиновными – часто посмертно.

Я росла в период оттепели, когда о преступлениях прошедших лет заговорили открыто. Мне, как и моим одноклассникам, было в то время двенадцать лет. Тот самый возраст, когда дети начинают задаваться глобальными вопросами. И снова мне повезло, я взрослела в то время, когда становилось очевидным, что ничто в этом мире не вечно, что все может измениться в любой момент. Сегодня ты проходишь мимо памятника Сталину, а завтра обнаруживаешь, что он исчез. Сегодня в классе висит картина, на которой рядом с Лениным изображен Сталин, а завтра рядом с Лениным красуется пустое пятно. Памятники и портреты убирали по ночам. Я видела это своими глазами: однажды рано утром у памятника Сталину на площади перед Балтийским вокзалом появился подъемный кран. Я ночевала у тети, маминой сестры, и, чтобы успеть утром в школу, встала ни свет ни заря. На улицах не было еще ни души. Я стояла на площади перед вокзалом, поджидая автобус, который отвез бы меня на другой конец города, и оказалась единственной невольной свидетельницей того, как кран подцепил памятник Сталину за шею и снял его с постамента.

Что было потом? Потом, конечно, нужно было что-то посулить растерянным и сбитым с толку советским гражданами, как-то уверить их в том, что через двадцать лет наступит коммунизм. Иначе ради чего они терпели весь этот голод и террор? Раньше коммунизм казался чем-то абстрактным, чем-то, что наступит где-нибудь и когда-нибудь в будущем, обещанием рая на земле. Теперь ему определили конкретный срок.

Коммунизм заменил собой религию, у него был даже собственный новый завет и собственные святые. Новым коммунистическим заветом стала книга Николая Островского «Как закалялась сталь», один абзац из которой все школьники должны были выучить наизусть:

«Самое дорогое у человека – это жизнь. Она даётся ему один раз, и прожить её надо так, чтобы не было мучительно больно за бесцельно прожитые годы, чтобы не жёг позор за подленькое и мелочное прошлое, чтобы, умирая, смог сказать: вся жизнь и все силы были отданы самому прекрасному в мире – борьбе за освобождение человечества».

Начинать менять мир нужно с малого, так что я решила начать с себя. И вот, много лет спустя, в 1970 году, я замужем за иностранцем и жду разрешения на выезд из СССР. Этого разрешения мне не видать, как своих ушей, если я не дам им за него что-то взамен. Услуга за услугу. Прошли годы, но чудовище по-прежнему было живее всех живых. Его существование, в отличие, скажем, от существования лох-несского чудовища, никто под сомнение не ставил. Да, это чудовище можно было уязвить, и за то недолгое время, пока оно было ослабленным и зализывало раны, я успела стать взрослой и сильной. Но вот оно снова принялось бить хвостом.

– Какое здание самое высокое в Ленинграде?

– Здание КГБ. Из его подвалов видна Сибирь.

Мне не терпелось узнать, повезут ли они меня в главное здание КГБ, но мы поехали по Невскому проспекту, мимо Московского вокзала. У чудовища были тайные помещения по всему Ленинграду, так что в итоге меня привезли к совсем другому зданию. Табличка на нем гласила, что здесь располагается районный комитет КПСС. Ну конечно! Чудовище таится за партийным фасадом. Меня провели мимо дежурного, потом по длинному коридору, который кончался, как мне сначала показалось, тупиком – но на самом деле в стене оказалась невидимая дверь. Через нее меня ввели в логово чудовища, самое обыкновенное служебное помещение.

– Присаживайтесь, пожалуйста, – сказал один из кагэбэшников и прибавил: – Если я не ошибаюсь, ваша мать тяжело больна?

Кошкин день

Моя мама однажды съела кошку, и я всю жизнь пыталась представить, как эту кошку убивали. Воображение мое особенно часто возвращается к одному образу: мертвая кошка лежит на колоде животом кверху, раскинув в стороны застывшие лапы. Над ней склоняется закутанная в платки женщина с топором.