Собаки на заднем дворе

Потом слово предоставили мне. Я не стал говорить о какихто подробностях случившегося. Мне казалось, что нормальному человеку и так все предельно ясно. Я, встав перед собравшимися, произнес только одну фразу:

– Вину полностью признаю и прошу простить меня за то, что опозорил свой полк.

Затем судья минут на двадцать удалился на совещание. С кем он совещался, я представлял себе смутно. Когда он и его окружение вновь появились в зале, судья зачитал не очень длинный приговор. Я мало что улавливал из сказанного в приговоре. Правда, запомнилось, что во внимание были взяты отличные характеристики с завода, из моей вечерней школы и даже из спортивной секции, в которой я занимался пятиборьем. Суд учел и отличную характеристику, подписанную моим командиром роты капитаном Московкиным, а также прекрасную комсомольскую характеристику ротной организации ВЛКСМ. Курьез состоял, правда, в том, что по рекомендации замполита роты и партийной организации из комсомола я был исключен накануне суда. В соответствии с неписанными, но свято соблюдавшимися законами, преступник в советской стране не мог оставаться комсомольцем, если его судил советский суд – самый гуманный, как известно, суд в мире. В конце приговора говорилось, что за совершенное уголовное преступление с учетом прежних своих заслуг я приговариваюсь к полутора годам службы в дисциплинарном батальоне.

– Не самый плохой вариант, – сказал капитан Московкин, навестив меня в камере на следующий день, накануне моего следования в дисбат в город Лугу. – Нормально отбудешь свой срок и судимость с тебя будет снята. Для дальнейшей жизни это очень важно.

Неожиданно он обнял меня и сказал:

– Держись, браток. В нашей стране порядочным людям всегда херово, привыкай.

На следующий день в сопровождении интеллигентного вида мичмана комендатуры Севастопольского гарнизона я отбыл обычным пассажирским поездом в Лугу, воспетую, если верить мичману, великим Пушкиным и кем-то еще. Ехавшие с нами пассажиры плацкартного вагона даже не догадывались, что понурого вида морпех – это преступник, направляющийся туда, где его должна покарать суровая рука советского правосудия.

Глава четырнадцатая

Доехав до Ленинграда, мы на метро переехали на другой вокзал и, сев в электричку, часа три, если не больше, пилили до Луги. Там на обычном рейсовом автобусе доехали до окраины этого небольшого замызганного городишки, где и располагался дисбат, ничем внешне не отличавшийся от обычной воинской части.

– О, морская пехота пожаловала! – почему-то обрадовался дежуривший по дисбату старлей. Формальности по приему-передаче меня в чуткие руки военного исправительного учреждения были решены без лишних формальностей. Мичман, пожав на прощание мне руку, вежливо удалился, а я остался один на один со своей дальнейшей судьбой.

Вскоре к дежурному по батальону пришел невзрачного вида прапорщик.

– Это старшина вашей роты, – сказал мне дежурный. – Следуйте за ним в свое подразделение.

Взяв свой вещмешок, я понуро направился к двери.

– Отставить! – рявкнул старлей. – Никогда устав не изучали, товарищ солдат?

– Товарищ старший лейтенант, разрешите идти? – приняв строевую стойку, спросил я.

– Идите, – кивнул он.

– Есть! – Я поднял ладонь к берету, развернулся через левое плечо и вышел из помещения.

Некоторое время я молча шел за прапорщиком. Через какое-то время он немного отстал и пошел рядом со мной.

– Что, не узнаешь меня, сучий потрох? – спросил прапорщик и пристально посмотрел мне в глаза.

Я тоже вгляделся в лицо своего старшины, и оно показалось мне очень знакомым.

– Веталь, это ты, что ли?! – растерянно спросил я.

– Я тебе, бляха-муха, дам «Веталь»! – незнакомым дурным голосом сказал прапорщик. – Был Веталь, да весь вышел. Запомни, военный преступник, перед тобой товарищ прапорщик, а не твой заводской дружок. Будешь панибрировать, по стенке размажу и в изоляторе сгною. Усек?

– Фирштейн, – по привычке кивнул я.

– Че?! – напрягся Веталь.

– Так точно, понял, товарищ прапорщик! – четко доложил я.

В ротной казарме царил идеальный порядок. Чистота была ослепительная, словно в операционной. Старшина приказал мне снять с себя морпеховскую форму и выдал вместо нее застиранную хэбэшку.

– Погладишь, подошьешь подворотничок и будешь носить, как миленький, – не скрывая злорадства, сказал старшина. Только сейчас, расставаясь с формой морского пехотинца, я понял, насколько она была мне дорога.

Прапорщик указал мне на мою кровать в казарме:

– На ней раньше один боец лежал, который ссался по ночам. Так что, не обессудь, матрасик твой слегка мочой пованивает, но это ничего, привыкнешь.

Встреча с Веталем не очень сильно меня впечатлила и не ахти как расстроила. Да, конечно, страна у нас, если разобраться, маленькая. Не Китай какой-нибудь и даже не Индия: встречаются старые знакомые в самых неожиданных местах. По-настоящему выбила из колеи встреча с командиром роты капитаном Нечаевым. Полноватый, начавший рано лысеть, капитан, придя в казарму, сразу вызвал меня в канцелярию роты. Выслушав мой доклад о прибытии, он кивнул и неожиданно предложил мне сесть.