Собчачья прохиндиада

Затем престарелый диссидент, показав глазами в сторону покуривающих вперемежку с глотками опостылевшего кофе, но внимательно прислушивающихся к русской речи кадровых консультантов, сказал, что у этих ребят заготовлен четкий, скрупулезно просчитанный план разнообразных, тщательно разработанных мероприятий, одним из которых является организация запуска под "кожу совковой идеологии" сильного всепожирающего вируса, как когда-то говаривал волосатый Маркс, "фурии частного интереса". Ибо именно эта «фурия», согласно расчетов, должна будет в дальнейшем растерзать не только советскую идеологию, но и всю страну в целом, где в итоге капитализму даже не нужно будет побеждать вооруженным путем социализм, а останется просто отменить его «волеизъявлением» самого же побежденного этим вирусом народа.

— Очень хорошо, мистер Собчак, что вы сразу перешли на нашу сторону, — встрял в гинзбургский монолог один из заокеанских друзей, небрежно срезав пепел сигареты прямо о край блюдца. — Это даст возможность всем вместе добиться в кратчайшие сроки великолепного эффекта, а также вам принесет колоссальный личный успех, ибо не нужно будет ничего подправлять и терять время на переделку.

Выслушав и поняв сбивчивый перевод диссидент-инструктора, Собчак нахмурился и стал нервно-машинально крутить чашку с остывшим кофе. Бестактность констатации во всеуслышание самого факта "быстрого перехода" его на чью-то сторону была оскорбительно-очевидной. Это покоробило «патрона», тем более что аудиозапись «дружественной» беседы в этом захламленном разной аппаратурой офисе, скорее всего, велась, потому Собчак предпочел помалкивать, и было желательно, чтобы публика, любовь к которой с первого взгляда явно не стряслась, обошлась без фиксирования вслух даже его фамилии. Разные мысли с раздражительно-глухой медлительностью крота поползли в мозгу нашего «суперинтеллектуала». Считая себя непревзойденным мастером пустого звона, столь любимого ротозеями, он вовсе не хотел, чтобы его досье, находящееся сегодня неизвестно в чьих руках, ломилось от случайно оставленных следов и оброненных фактов, которые в случае дальнейшей огласки могли изуродовать собчачий политический портрет до неузнаваемости и навсегда.

Гинзбург это почувствовал. Поэтому, желая чуть смягчить шлепок по кокетливому самолюбию "своего земляка в прошлом", он жестом руки приостановил готовившегося что-то еще добавить американца и продолжил сам истекать злобой наставлений, рекомендаций и рецептов, но более осмотрительно-конструктивно:

— Как известно, время стирает даже цивилизации. Наша же общая задача — просто значительно ускорить его бег, чтобы еще при этой жизни добиться развала СССР, а затем помочь превратить Россию с ее сильно развитым космическим и атомным потенциалом в дореволюционную колымагу, влекомую конями апокалипсиса к исторической пропасти. Притом не следует забывать: все народы — эти колоссальные этнические отары баранов — созданы именно чтобы их дурачить. А для облегчения пастушечьего труда по оболваниванию и без того баранов давно и успешно используют средства массовой информации, то есть СМИ, как у вас именуют MASS MEDIA. Это также понимал картавый проповедник идей марксизма в России, некто Ульянов-Ленин, где-то когда-то заявивший, что "самым острым оружием" его партии является печать. С тех пор СМИ сильно усовершенствованы, и сегодня они представляют собой по-настоящему грозное оружие. Поэтому выбить из рук коммунистической власти в СССР это оружие и подчинить его нашим целям будем считать первоочередной задачей.

Снисходительно-игривый тон шефа парижской газеты "Русская мысль" вкупе с формой изложения темы, свойственной больше гвардейским капитанам, а также его синагогальные манеры воздевания во время монолога рук к небу, да еще сомнительная репутация — все это, вместе взятое, сильно задевало, саднило и формировало безотчетную неприязнь, мешающую внимательно вникать в смысл сказанного, однако Собчак, помня об активном участии Гинзбурга и полученных «патроном» будто бы за свою книжку первых миллионах долларов, помалкивал без возражений, упершись рассредоточенным взглядом в стекло припыленной сигаретным пеплом столешницы.

Парижского классика высокой остервенелости, воодушевленного собчачьим послушанием, понесло дальше: