Собибор. Взгляд по обе стороны колючей проволоки

— Двое пошли в разведку и взяли эту винтовку. У нас было всего 15 патронов. Они сказали — мы пойдём, посмотрим, разведаем, а ты оставайся со всеми, а мы, может, разживёмся покушать. Говорю — хорошо. Они взяли десять патронов. Пять патронов они как-то мне оставили. Они задумали чёрное дело, они задумали удрать, но для того, чтобы меня успокоить, они мне оставили часть патронов. Эти пять патронов мне потом спасли жизнь.

— А винтовку они…

— А винтовку они забрали и десять патронов.

— А Вам оставили только патроны без винтовки?

— Пять патронов. Эти патроны мне спасли жизнь. Ушли. Это было часа в три-четыре 15-го. Смотрим — час нет, два нет. Всё, их нет и по сегодняшний день их нет. Куда они делись, я не знаю. Их нет по сегодняшний день.

— А Вы остались с этой группой?

— Я остался с этой группой. Нас было человек пятьдесят.

— Что вы предпринимали?

— К вечеру я говорю так: мы с такой группой не выйдем из этого котла, надо разделиться на мелкие группы по три-четыре человека в каждой группе, делитесь, как вы хотите. И они стали по землячествам, земляки: кто люблинский, кто — халмовский [хелмовский. — Р.Ж.] такие, они стали группироваться и уходить, уходить, уходить.

— Я же никого не имею, я же не польский. И один из Радома[463] тоже стоит, никого не было. Мы остались вдвоём. Смотрим: стоит мальчик, худенький, и его тоже никто не берёт, ребёнок. Ему было 15 лет, он был ещё худенький. Я говорю: «Давай мы ещё этого мальчика возьмём, он же пропадёт». — «Давай». — «Как тебя зовут?» — «Болек». И мы пошли. Пятнадцать дней мы крутились по лесам, искали партизан.

— Не нашли?

— Ничего не нашли. Первые шесть дней мы вообще не выходили из лесу — боялись, потому что немцы же окружили весь участок, искали беглецов из Собибора. К концу шестых суток и сил уже не было, голодные были, питались только ягодами, вся пища была — что найдём в лесу. В конце шестых суток мы легли втроём, апатия была полная, я даже посмотрел на ремешок — выдержит ли он меня. Апатия к жизни полная, равнодушие, было уже всё равно, жить или умереть, уже сил не было. Так мы легли на опушке леса, остались до утра, чтобы не ходить ночью. Подстелили ветки, уже был октябрь месяц.

— Как долго вы лежали?

— Всю ночь.

— А утром?

— Утром я проснулся, уже светлело. Смотрю — какой-то человек идёт из леса в деревню, там далеко была видна деревня. В эту ночь мне приснилась мать покойная. Когда я встал, увидел, какой-то человек идёт от леса в деревню. Мне надо было по надобности, пить мы пили, есть мы не ели, но пили. Мне надо было по-лёгкому пойти, и я отошёл в лес метра на три, на четыре, и смотрю — в кустах лежит что-то белое. Подошёл — вижу свёрток, завёрнутый в мешке от сахара, тонкий сахарный мешок. Я поднял это. Эллипсная такая форма, большое что-то, килограмма на четыре. Развернул — буханка хлеба. Я чуть не обомлел. Пошёл, разбудил их. Я забыл, как этого мальчика зовут, Дов знает. Дов, Болек этот, увидел хлеб, он чуть сознание не потерял.

— Фрайберг?

— Фрайберг[464], это он был. Ножи были у нас. Я говорю — нет, стой, так ты умрёшь, если ты будешь кушать. Стал я резать по кусочечку. Мы уже никуда не пошли, нашли воду и стали понемножечку кушать и запивать водой. Так мы просидели несколько часов, понемножку ели хлеб, понемножку увеличивали долю и запивали водой. Потом уже мы пошли, это было уже на шестые или седьмые сутки. Пятнадцать дней мы добирались до Хелмских лесов. Там мы встретили двух братьев, которые убежали от Хелмского погрома, Юзека и Манека.

— Фамилию не помните?

— Фамилия их Серчак или Серчук.

— А Печерского не встретили в то время?

— Нет, Печерского я встретил уже в 1962 году. До этого, где-то на четырнадцатый день мы в лесу, уже под Хелмом, спали. Уже хлеб кончился, мы опять были голодные, и мне опять покойная мама приснилась. Утром мы видим — дорожка, и пошли по этой дорожке.

— А сколько человек было в вашей группе?

— Трое: я, Дов Фрайберг и ещё один парень из Радома.

— Всего трое осталось?

— Трое нас. Пошли мы по этой дорожке, вышли на полянку. Это после того, как мама мне приснилась. Смотрю — на полянке горел огонь — потухшие угли, вчера был огонь, и есть где-то люди здесь. Стал я по кустикам шнырять, смотрю — травой припорошен кувшин с горохом. Думаю — что такое? Здесь должны быть люди. Вдруг смотрю — выходит молодой парень, одет в фуфайку, подпоясанный. «Что ты хочешь?»— спрашивает по-польски. Я говорю — ничего. Тут Дов уже, Болек подключился, он ведь поляк. Тот понял, что мы из лагеря. Смотрим — с одной стороны выходит человек, с другой, кругом. Молодые парни выходят.

— Партизаны?