Собиратель ракушек

Вечером американцы улеглись в узкие гостиничные койки и всю ночь промучились кошмарами о британских китобойных судах. На следующий день рейсов в Хельсинки так и не объявили (сильнейшее наводнение, лепетал в трубку представитель «Люфтганзы»), и отчаявшиеся американцы возвратились на реку Нерис, вывалившись из троллейбуса у Зеленого моста.

В полдень снова появились школьницы, гордо шествующие позади своей учительницы английского, чей указательный палец производил инвентаризацию местности. Девчонки пронзительно верещали: RIVER, TREES, TRAFFIC, SIDEWALK, FOOLS! Смутное чувство вины заставило американцев зайти в грязную воду, чтобы дать дорогу школьницам.

Рейсов в Хельсинки не намечалось; американцы уже оставили надежду туда попасть. Рыбалка закончится здесь, на реке Нерис. Каждый час безрадостным, похоронным гулом завывали колокола. Ни на что особенно не надеясь – разве что на чудо, – американцы продолжали удить и пытались радоваться мелочам, потому что именно этому научило их американское воспитание. Поводом для короткого мгновения радости стали, например, картофельные чипсы, которые приносили в номер на дорогом фарфоре, искренняя заинтересованность администраторши, которая спрашивала, не посетила ли их удача. Американцам нравилось ежедневно звонить в «Люфтганзу» и выслушивать поток витиеватых объяснений по поводу отмененного рейса в Норвегию. Они улыбались, глядя на собор, выстроенный так, чтобы вечерами его заливал торжественно-оранжевый свет заходящего солнца; им нравилась дорога, идущая вдоль реки к парку, где молоденькие женщины в мини-юбках, лежа на траве, наслаждались музыкой в наушниках; даже школьницы, ежедневно высыпающие на берег вслед за красоткой-учительницей, чтобы обозвать американцев дураками, вызывали улыбку.

И вот наступил крайний срок – четвертое июля. В дымке над крышами домов загудели утренние колокола. Американцы вышли из троллейбуса и отправились на рыбалку. До полудня клева не было вовсе; в коричневатой воде висела муть, и даже удочку американцы закидывали с какой-то безнадежностью.

Вскоре раздалось топанье школьниц, которые выкрикивали английские слова в такт шлепанью тетрадками по ногам – RIVER, CHURCH, FOOLS, WALL, STONES, – весело галдя за спиной учительницы. Та повела девочек вверх по лысому склону к проспекту, а затем на Зеленый мост, где вся стайка остановилась у перил, не переставая пронзительно вопить: SIDEWALK, STATUES, FLOWERS, FOOLS, BILLBOARD, ДОЛОЙ АМЕРИКАНСКИЙ РАК!

С тихим стоном американцы зашли в воду и бросили в поток волглые кубики хлеба. Верещали школьницы, река несла свои бурые воды, американцы держали удочки в последней, безнадежной надежде – и вдруг одно из бамбуковых удилищ дрогнуло, а затем выгнулось параболой. Катушка лески начала разматываться. А удилище изгибалось все сильней, казалось, вершинка вот-вот достанет комель. Американцы решили, что леска, должно быть, зацепилась за какой-нибудь шлакоблок, шину, проржавевшую раковину или, еще того хуже, за металлическую балку в основании города. Смотри-ка, у тебя Вильнюс клюет, шутили они. Ну, теперь подсекай.

Но маленькие девочки, перегнувшись через перила, начали возбужденно кричать на литовском, кивать и тыкать куда-то пальцами. Американец с согнутой удочкой издал торжествующий клич, остальные сгрудились вокруг него и стали наблюдать за происходящим. Леска неторопливо, почти лениво ходила широкими зигзагами между берегов реки. В конце концов леска приблизилась к берегу, где стояли рыбаки, и застыла.

Счастливчик-американец поднатужился, закряхтел и подтянул добычу на мелководье, к своим болотным сапогам. От изумления он разинул рот и даже выпустил удочку; стоявшие рядом американцы также пораскрывали рты и закачали головами. Девочки на мосту принялись топать и галдеть еще громче, а потом кубарем скатились с моста и побежали по берегу канала. В паре метров от рыбаков они остановились и, вылупив глаза, смотрели на американцев, которые вытащили из воды гигантскую малосимпатичную рыбину, что лежала теперь на мощеном берегу и раздувала жабры.

Это оказался охристо-серый карп, словно впитавший в себя цвет города в самую мрачную погоду. Отвалившиеся чешуйки полупрозрачными пятидесятицентовыми монетами застыли на брусчатке. По краям изорванных плавников виднелась красная кайма, глаза без век в два раза превосходили глаза любого из американцев, а изгиб усов делал его похожим на рыцаря печального образа, который лежит на земле, страдая от ран, и глотает воздух.

Опустив руки, американцы несмело глядели вниз. Где-то наверху по мосту грохотали машины. Карп был гигантским, явно больше лосося, пойманного британцами, и уж точно больше всех когда-либо пойманных карпов. Он медленно взмахнул грудным плавником – поднял и опустил беспомощным движением.