Соблазн

На втором этаже интерьеры были практически такие же: все белое, непорочное, холодное. Нелепая репродукция с фигурой средневекового рыцаря на гипсовой колонне. Две двери, напротив друг друга, которые вполне могут вести в спальни. Мужчина толкнул правую дверь, прорезанную стеклянными вставками, и в комнате автоматически зажегся свет.

– Моя спальня, – сказал он. – Проходи.

Все настолько безупречно чистое, что я сразу же подумала об операционной. Постель гладкая, как мысли покойника. Мебель почти отсутствует – только комод, на котором абсолютно ничего, и шкаф с электронным замком, и то и другое белое. Над комодом – единственное зеркало, которое я увидела в этом доме. Заключенное в простую раму, оно, казалось, так хорошо выполняло свою функцию, что отразило бы и вампира. Металлические жалюзи предположительно закрывали вход на террасу.

– Ну как тебе? – поинтересовался он.

– Не знаю, – ответила я совершенно искренне. – Во всяком случае, ты гораздо больший любитель порядка, чем я.

Щеки Хоакина вспыхнули.

– Да, мне нравится порядок. Даже слишком. – Он повернулся к шкафу – огромному, метра в четыре шириной, – и начал набирать комбинацию цифр.

– Можно здесь располагаться?

– Нет, подожди, – отозвался он.

Было что-то беспокоящее в этой обстановке, но я не могла понять, что именно. Меня не удивило, что я не обнаружила ничего, связанного с религией, в его «убежище», потому что в противном случае это означало бы, что его сознание проникло так глубоко. Но эта белизна и слабый запах антисептиков наводили на мысль о непосредственной связи с интерьером. И все это было не очень характерно для филика Жертвоприношения. Да не стоило и утверждать, что не было ничего, связанного с религией: две картинки в углу, на складной подставке в изголовье кровати, рядом с ноутбуком, так что лежащий в постели, не вставая, мог увидеть эти изображения. И пока Хоакин набирал код, я стала их разглядывать. Это были репродукции старинных полотен, изображавших двух женщин с нимбом над головой в апогее их мученичества: одна, обнаженная, стоит на коленях рядом с ощетинившимся острыми ножами колесом, которое, казалось, должно нарезать ее тело тонкими ломтиками, как колбасу; другая, облаченная в тунику, вот-вот будет вздернута на крестообразную дыбу. Ни та ни другая, естественно, не выглядели довольными жизнью.

– Забавно, – произнес он, все еще стоя ко мне спиной, в то время как в полной тишине сдвигалась дверь шкафа. – Я отправился сегодня вечером в «Орлеан» взять у одного субъекта интервью для своей странички, а встретил там тебя…

– Превратности судьбы.

Это была его версия, которую он уже успел мне поведать. «Орлеан» был убогим придорожным клубом pick-up[6], который недавно реконструировали, превратив его в еще больший отстой – с налетом готики, цветными витражами и блондинками из Восточной Европы, которые смотрят в пол, притворяются половозрелыми и принимают позы невинных дев. Но в клубе привечали и девушек со стороны – при условии, что они будут обделывать свои делишки по-тихому, не привлекая внимания. Потому-то я и выбрала это местечко, чтобы завершить вечер, к тому же клуб занимал среднюю позицию в списке мест, ранжированных по вероятности появления там Наблюдателя. Вернувшись из туалета и заказав коктейль под названием «Костер», я уселась возле барной стойки, и ко мне подошел этот тип с рыбьими глазами, спросил, не знаю ли я одного человека, англичанина, по фамилии Тальбот. Он пояснил, что этот англичанин – декоратор, дизайнер реконструкции заведения, и у него он должен сегодня взять интервью. Пока он говорил, я использовала несколько простых жестов, предположив, что его филией вполне может оказаться Жертвоприношение. И решила дать ему шанс. Подцепила его на крючок, пока называла «цену за свои услуги». Тогда-то он и пригласил меня к себе домой.

И вот я здесь, в его спальне, и дверь его шкафа беззвучно открывается, а сам он, все еще спиной ко мне, продолжает говорить:

– Я лишь хочу сказать, что познакомился с тобой меньше часа назад… Свою жену я знал восемь лет – и только к концу этого срока решился заговорить с ней об этом…

– Жены никогда не знают своих мужей, в этом я твердо уверена, – заявила я.

– Не знаю…

Верхняя часть его кряжистого тела исчезла внутри шкафа. Моим глазам открылся ряд пиджаков на вешалках, что выстроились в линеечку, словно гости на похоронах.

– Она была очень хорошей, это факт… Нет, правда, не могу сказать о ней ничего дурного. Очень хороший человек, но… она меня не понимала. А вот ты… ты, кажется, понимаешь, хотя я и не знаю почему…

– Ну спасибо. Может, и я вовсе не так хороша.

Он наклонился, чтобы поднять что-то с самого низа. С моего места по другую сторону кровати не было видно, что именно. Голос его из тесноты шкафа доносился глухо: