Собор

— Да, — твердо ответил Карл Иванович, и взгляд его честных глаз не оставлял сомнения в его искренности. — Главное для нас с вами добиваться своего, ведь так? От нас слишком многое зависит, мы не имеем права из гордости либо упрямства терять завоеванное и уступать место бездарностям… Вы думаете, я не жалею о своем несчастном характере? О-о-о, еще и как! Сейчас бы мне столько надо было сделать, у меня такие планы в голове, а я, как последний осел, восстановил против себя всех, не исключая императора, и остался не у дел… Хорош же! Что было проку хлопать перед носом царя дверью?

— Вы хлопнули у него перед носом дверью?! — в восторге вскричал Огюст. — Как это, должно быть, было приятно! Как я завидую вам!

— Ах, ну что вы… — Росси сморщился. — Вспомнить тошно. Идиот! Но не будем об этом. Лучше о колонне. Я слышал, на вершине ее будет все-таки не статуя императора Александра, а ангел?

— Да, конечно, — подтвердил Огюст, — ангел с крестом, попирающий змею. Я с самого начала так решил. Войну ведь выиграл не только Александр I, не так ли?

Карл Иванович посмотрел на него с некоторым изумлением и ничего не ответил. Но Огюст хорошо понял его взгляд.

— Вас удивляет, — спросил он, — что я, француз, спроектировал этот памятник?

— Вам поручили его проект, — сказал Росси, — и вы…

— Нет! — резко прервал его Монферран. — Не в этом дело. Я хотел его поставить!

— Вы?

— Да. А отчего вас это так удивляет? По-вашему, это не патриотично? А?

Его любимое мальчишеское «а» прозвучало с таким вызовом, что Росси невольно поглядел на него с улыбкой.

— Я думал, вам это безразлично, сударь, — сказал он.

— Все так думают, — усмехнулся Огюст. — Иногда я и сам так думаю. В жизни я чаще поступаю, согласуясь с соображениями выгоды, а не чести. В Россию я приехал ради денег и славы и потому, что мне некуда было деваться… Это правда! Но я узнал эту страну, полюбил ее народ и понял, что он заслуживает памятника. А вы как думаете?

— Я уверен в этом! — решительно сказал Карл Иванович. — Разве я не создал прелюдии для вашего ангела? Тоже не с холодным сердцем, уверяю вас. Я не русский, как и вы, но я всю жизнь здесь строю… Наверное, камень соединяет прочнее всего остального. Я стал чувствовать себя россиянином.

— А я нет! — воскликнул Огюст. — Тридцать лет — не десять, сударь. Я приехал в Россию уже взрослым и не могу переродиться. И вот поэтому я так хочу сделать этот памятник. Это, если хотите, искупление, хотя я никому никогда этого не говорил и никому никогда не скажу, разве что Элизе или Алеше, слуге моему и другу, у которого дед убит под Бородином, а отец на Березине. Я француз, сударь, и в этом все дело.

Он остановился, поворошил тростью листья на газоне и оглянулся, закусив губы, уже сожалея о порыве этого несвойственного ему откровения.

Росси, поймав его взгляд, сказал:

— Как мне приятно, Август Августович, что вы со мною так прямодушны.

— Не до конца, — покачал головой Огюст. — Я просто хочу перед вами выглядеть лучше. Уверю вас: я думаю и о ста тысячах, что мне обещаны царем за эту колонну.

— Но это же само собою! — Росси развел руками. — Знали бы вы, сколько я сейчас думаю о деньгах… У-у-у! Больше, чем об архитектуре. И ведь два года назад имел в руках сто тысяч государственной премии, пожалованной за тридцатилетнюю службу придворным архитектором, ну и на что эти сто тысяч ушли? На долги, опять на долги, будь они прокляты! Но что делать: десятеро детей!

Огюст вновь замедлил шаги, искоса глянул на смущенное лицо Росси и махнул рукой, улыбнувшись какой-то потерянной улыбкой.

— Вы святой человек, Карл Иванович! — воскликнул он. — Ну как вы живете, а? Я бы не мог так жить! Я для себя живу.

— И я для себя, — твердо сказал Росси, — И все для себя живут. Это только кому что надобно. А нам с вами надобно одного и того же, Август Августович, я же знаю. Значит, и вы живете, как я. Вам только кажется, что иначе. Вот мы с вами площадь сделали. Ведь сделали же! Не осрамились перед самим Растрелли! А главное, молодым дали пример: показали, что есть зодчество, что есть ансамбль. Иные все болтают, что ансамбль нерушим лишь тогда, когда его один мастер делает… Так вот же им ясно и просто, как книга открытая — Дворцовая площадь. Смотрите и учитесь. Пускай разные стили, пускай века меняются, взаимосвязь остается, взаимопонимание между зодчими есть и через века! Вот! И соперничество не страшно, если равен талант.

— Ах, спасибо вам, Карл Иванович, — не сдержавшись, Огюст схватил и стиснул руку зодчего. — Талант равен… Спасибо!

Пять минут спустя они вернулись к скамейке, на которой поджидала их мадам де Монферран. Она просто, как умела это делать, предложила Росси поехать к ним ужинать, он принял ее приглашение и в этот вечер впервые побывал у них на квартире.

С этого времени они виделись мало, редко, случайно, но того разговора Огюст, само собою, не мог позабыть. Ему казалось, что его откровение было, верно, излишним, ненужным, он боялся, что Карл Иванович все-таки не до конца понял его и мог усомниться в его искренности, тем более что он сам дал к тому повод…