Собор

В комнате ничто не изменилось, все было по-старому и на своих местах, не прибавилось новых вещей, и Монферран подумал, как нелепо было подозревать в изменах женщину, которая за три с лишним года нисколько не разбогатела, хотя ей выказывали свое обожание самые толстые кошельки Парижа.

— Садись, — Элиза села и указала ему на диван. — И куда ты едешь?

— В Россию. В Петербург. Здесь мне в ближайшие годы надеяться не на что, а ждать я не могу: денег нет на ожидание. И работать хочется. В Петербурге много строят.

— Ты думаешь там построить свой собор? — спросила она, чуть улыбнувшись, но в этой улыбке не было насмешки.

— Не знаю, что я там построю. Собор — это мечта, может быть, просто бред, привидевшийся раненому. А жить нужно реальностью, Элиза. Буду работать и увижу, чего я стою…

Он опустил голову. Ему хотелось сказать ей давным-давно приготовленные слова, они жгли горло и язык, но выговорить их он не мог. Она тоже молчала. И вдруг спросила:

— Почему ты так похудел, и куда девался твой румянец? Неужели так уж туго пришлось?

— В последнее время, да, — просто сказал Огюст — Питаюсь главным образом надеждами, а от них почему-то никто не толстеет. К отъезду пришлось раздать кучу долгов и многое купить.

— Вот как! — она встала и жестом показала ему, чтобы он оставался сидеть. — Ты обедал сегодня? Будешь обедать со мной?

Он покраснел:

— Я не потому тебе сказал, что я…

— А нельзя ли без этого? — ее брови сердито взлетели вверх. — Можно ведь ответить «да» или «нет», не изображая оскорбленную гордость.

— В таком случае, да!

— Ну вот и прекрасно, потому что я тоже проголодалась.

И она с поистине молниеносной быстротою накрыла на стол.

Они пообедали молча, ибо Элиза понимала, что ее гостю слишком хочется есть, чтобы он мог говорить за едой. Когда тарелки опустели, хозяйка разогрела на старой жаровенке кофе.

— Элиза… — Огюст поднял на нее глаза и увидел на ее лице улыбку. — Чему ты улыбаешься, а?

— Тому, что у тебя опять румянец на щеках. Что ты хотел мне сказать?

— Я хотел спросить… Ты, когда я уеду, ведь не сразу забудешь меня?

Она пожала плечами:

— А ты бы как хотел?

— Я бы очень хотел, чтобы ты помнила меня хотя бы недолго. Только ради бога, ты поминай меня добром, хорошо?

Голос его стал так серьезен, а глаза так печальны, что улыбка пропала на лице Элизы. А он продолжал:

— Мне очень-очень важно, чтобы именно ты не держала на меня зла в сердце. Если ты вспомнишь меня иногда добрым словом, мне там будет легче. Понимаешь, я не знаю, что меня ждет, мне может быть очень трудно… Если ты благословишь меня, Элиза, я наверное, сумею победить.

— Я благословляю тебя, Анри! — сказала она твердо, но, не выдержав, опустила глаза.

Огюст вздрогнул:

— Анри! Ты назвала меня Анри, как раньше… Так, значит… Значит, ты будешь за меня молиться, Элиза? Искренно, от всего сердца?

— А ты думаешь, все последнее время, все время, что мы не виделись, я не молилась за тебя? — в голосе ее был не упрек, а только одно удивление. — Я молилась, Анри. Искренно, от всего сердца.

Он опустил голову. В эту минуту у него так заколотилось сердце, что захотелось прижать его рукой: казалось, оно собиралось пробить грудь изнутри. Надо было решиться. Сейчас или никогда. И собравшись с духом, он проговорил:

— Элиза, а что если бы я предложил тебе поехать со мною, а?

Тотчас он поднял глаза и увидел, как на миг изменилось выразительное Элизино лицо. По нему пронесся целый ураган чувств, но они сменяли друг друга так стремительно, что невозможно было за ними уследить.

— Поехать с тобою? — переспросила она. — Это в Петербург, да?

— Да, в Петербург.

— И ты мне это предлагаешь?

— Да, то есть я прошу тебя об этом! — поспешно добавил Огюст.

Она вдруг рассмеялась и по привычке звучно щелкнула пальцами.

— О-ля-ля! Это мне нравится! Люблю неожиданные предприятия! Я согласна, Анри.

— Ты согласна?! — не веря себе, прошептал Огюст.

— Я же сказала: да. В цирке я никому ничего не должна. Мне должны, но придется расстаться с небольшой суммой: хозяин не захочет отпускать меня и не даст мне расчет. Но кое-что у меня есть. Вот!

Она раскрыла висящий на стене шкафчик, вытащила оттуда круглую коробочку, извлекла из нее шелковый кошелек, который со звоном упал на стол.

— Здесь почти сто франков.

— Сто! — Огюст печально усмехнулся. — А у меня только сорок семь. Ты в два с лишним раза богаче, Лиз…

— Но я дама, мне больше и нужно. Возьми кошелек. Не я же буду тратить в дороге деньги.

Он не знал, что еще сказать. Ее спокойная решимость, полное отсутствие сомнения вызвали у него смятение. Он испугался.

— Лиз… Я еще не знаю даже, найду ли работу. Там может быть вначале очень трудно. Тебя это не пугает?

— Нет, — она смотрела на него спокойным, ясным взглядом. — Я умею переносить трудности. Когда ты едешь? То есть, когда мы едем, Анри?

— Завтра. А ты успеешь собраться за один вечер?

— За один вечер? Хм…