Собрание палийских джатак

– Ты за чем говоришь неправду? Подвижники и под страхом смерти не лгут, – сказал людоед с укоризной:

Я "стой" сказал тебе, а ты идёшь упрямо,

Смеёшься мне в глаза: я-де уже стою.

Смотри, подвижник! Лгать тебе не подобает,

И меч в моих руках – не детская игрушка!

Лесной дух ответил:

Стою я, государь, за истинную дхарму,

От имени и рода своих я не отрёкся.

Разбойник, говорят, перед судом посмертным

Не сможет устоять – он попадает в ад.

Этими словами он хотел напомнить разбойнику, что тот и имя своё потерял – был раньше Брахмадаттой, а теперь сам стал звать себя людоедом, – и от рода отпал – был изгнан из царства и кшатрием быть перестал; да и каким кшатрием может быть тот, кто ест человечину!

А потом он добавил:

Если отваги достанет,

В плен возьми Сутасому

И принеси духу в жертву –

Добудешь себе этим небо.

С этими словами дух вновь принял свой истинный облик и, вознесясь над землёю, засиял словно солнце.

Услышав такие слова от подвижника и видя его превращение, людоед вопросил:

– Кто же ты?

– Я дух этого дерева.

"Вот и увидел я своего духа, – обрадовался людоед".

– Пресветлый дух! – сказал он. – Я поймаю Сутасому. Ты можешь в этом не сомневаться. Возвращайся к себе в дерево.

Дух на глазах у него скрылся в дереве.

Тут и солнце закатилось, луна взошла. Людоед был человеком учёным, знал он и Веды, и ведении, понимал ход светил и созвездий. Взглянул он на звёздное небо и сообразил:

"Завтра праздник созвездия Пушья. Значит, Сутасома отправится в парк совершать омовение. Там-то я его и схвачу. Он, правда, будет не один, а с охраной – ведь соберутся жители со всей Джамбудвипы и вокруг на три йоджаны выставят оцепление. Выходит, надо забраться в парк ещё до полуночи, пока не поставят стражу. Там я спрячусь в священном лотосовом пруду и буду в нём дожидаться".

И он пробрался к пруду, залез в него и притаился в воде, укрыв голову лотосовым листом. Жар от него пошёл в воду такой, что черепахи, рыбы и прочие водяные твари не выдержали, обмякли и отплыли подальше, сбившись в кучу у кромки воды.

А если спросить, откуда в нём такой жар, так это от прошлых его деяний. Мощным он стал потому, что во времена Десятисильного Кашьяпы велел раздавать молоко по памятным дощечкам с зарубками. А жар в нём собрался такой потому, что тогда же он построил для монахов тёплую трапезную и, чтобы они могли погреться, послал им очаг, дрова и колун.

Итак, он был уже в парке, когда на утренней заре на три йоджаны в округе расставили оцепление.

Рано по утру царь позавтракал и выступил из города со всем своим войском: пехотой, конницей, слонами и колесницами. Сам он сидел на нарядно убранном слоне.

В тот же час, на восходе солнца, в городские ворота входил некий брахман. Его звали Кайлой. Накануне вечером он пришёл из Такшашилы, пройдя путь в сто двадцать йоджан, и принёс с собою четыре строфы, из которых каждая стоила сотню монет. Переночевал он у городских ворот, а поутру увидел царя, выезжавшего через восточные ворота и, простирая руки, приветствовал его.

Царь был приметлив; он углядел, что на пригорке стоит брахман и простирает к нему руки, подъехал к нему на слоне и спросил:

Ты из какого царства происходишь?

И к нам с каким намерением прибыл?

Что надобно тебе?

Брахман, ответь мне.

Я одарю тебя, чем пожелаешь".

Тот ответил:

Земной властитель! Есть строфы четыре –

Их смысл бездонен, как морские воды.

Хочу с тобою ими поделиться.

Внемли им, высшей истине причастным!

И он добавил:

– Государь, эти четыре строфы произнёс некогда сам Десятисильный Кашьяпа. Каждая стоит сотни монет. Я слыхал, что ты весьма рассудителен, и пришёл прочесть их тебе.

– Прекрасное намерение, учитель! – обрадовался царь. – Я, правда, не могу сейчас вернуться. Сегодня праздник созвездия Пушья, и в этот день мне надлежит совершить омовение. Я вернусь и выслушаю тебя, а пока не скучай.

Он распорядился, чтобы советники поместили брахмана в таком-то доме, устроили ему ложе, обеспечили довольствием и одеждой, а сам вступил в парк.

Парк этот был окружён стеною высотой в восемнадцать локтей, за нею, касаясь друг друга боками, стояли вплотную слоны, за ними конница, потом колесницы, а сзади – лучники и вся пехота. Построенная так военная сила волновалась, как неспокойное море.

Царь снял с себя тяжёлые украшения; цирюльник его причесал, он натёрся благовониями, с царственным величием омылся в пруду и, выйдя из воды, стоял в купальной одежде, ожидая, пока ему поднесут притиранья, венки и украшения.

Тут людоед решил:

"Когда царь наденет на себя все украшения, он сделается тяжелее. Надо его брать сейчас, пока он полегче".

Он приставил палец ко лбу и со своим кличем "Стойте! Я разбойник-людоед!" выпрыгнул из воды; мечом он вращал над головой, и тот сверкал, словно молния.