Собрание палийских джатак

Пошлём их в лес расправиться с злодеем.

И отец и мать стали со слезами молить его:

– Не уходи, сынок! Это невозможно!

Зарыдали шестнадцать тысяч танцовщиц и все обитательницы женской половины дворца:

– На кого, господин, ты нас покидаешь?

Во всём городе ни один человек не остался спокоен. Когда люди узнали, что царь, выходит, был отпущен людоедом под честное слово, только чтобы выслушать строфы о дхарме, стоящие каждая сотню монет, и принять с почётом того, кто их принёс, и теперь прощается с родителями, собираясь вернуться к разбойнику, – весь город пришёл в смятение.

бодхисаттва же ответил родителям:

Он сделал то, что всякий и не сможет:

Великодушно слову он поверил.

Как же могу нарушить я его?

Батюшка и матушка, не печальтесь вы обо мне! – утешал он родителей. –

Благих дел сотворил я довольно,

А утехи чувств наших – это жар,

Погасить который не очень трудно.

Попрощался он с родителями, прочим дал свои наставления и ушёл.

Родителям он своим поклонился.

Дал свой наказ горожанам и войску

И верный однажды данному слову,

Отправился он назад к людоеду.

Людоед тем часом думал:

– Если мой былой товарищ Сутасома и впрямь хочет прийти – пусть приходит, а если нет, что же: пусть мой лесной дух делает, что ему вздумается, а я зарежу этих царей и принесу жертву пятью сортами сочного мяса.

Он сложил костёр, запалил огонь и, дожидаясь углей, сидел и тесал кол. Пришёл Сутасома.

Завидев его, людоед обрадовался:

– Ну что, любезный, сделал ты своё дело?

– Да, государь, – отвечал Великий. – Я выслушал строфы, преподанные Десятисильным Кашьяпой, и отблагодарил научившего меня брахмана. Выходит, что своё дело я сделал.

Когда я царством правил полновластно,

Пообещал брахману я беседу и обещание своё исполнил.

Я верен слову и пришёл обратно.

Теперь я стать готов твоею жертвой,

А если хочешь, можешь съесть меня.

Слыша такие речи, людоед подумал:

"Царь совсем не боится. Он говорит как человек, победивший страх смерти. Откуда такое чудо? Раз он сам говорит, что услыхал строфы, преподанные некогда Десятисильным Кашьяпой, значит, больше и искать нечего – это их могущественное воздействие, – решил он. – Надо бы попросить, чтобы он мне их прочёл, тогда и я стану бесстрашным. Так и поступлю".

И он обратился к Сутасоме:

– Зарезать тебя я потом успею,

Ведь мясо лучше жарить на углях.

Пока дрова до конца не сгорели,

Я твои строфы услышать хочу.

"Этот людоед – грешник. Я его сперва побраню, пристыжу, а уж потом скажу строфы", – подумал Великий и сказал:

– Ты стал людоедом и предал Дхарму,

Оставил царство в угоду брюху.

Не для тебя эти строфы о Дхарме,

Ведь несовместны Дхарма с недхармой.

Ты душегуб и убийца,

Ты осквернитель дхармы.

Строфы, в которых истина,

Не для твоих ушей.

Людоед на это не рассердился ничуть, ибо великая доброта бодхисаттвы укротила его, он спросил только:

– Любезный Сутасома, но разве я один против дхармы иду? – и добавил:

– Один добывает мясо оленя,

А для другого пожива – люди.

Обоих посмертный удел одинаков.

Я Дхарму не больше других оскверняю.

Но Великий не поддался на такую уловку:

– Пять пород пятипалых зверей

Дозволяются кшатрию в пищу.

Ты же, царь, ешь запретное мясо.

Этим Дхарму ты осквернил.

Ведь известно, что пять пород – это заяц, дикобраз, игуана и другие звери, но не человек. Людоед увидел, что хитрость не удалась и, не найдя как ещё возразить, перевёл разговор на другое:

– Я ведь тебе даровал свободу,

Ты счастливо во дворец вернулся.

Зачем ты врагу отдаёшь себя в руки?

В кшатрийской дхарме ты неискусен.

– Любезный! – сказал ему на это бодхисаттва. – Искусный в кшатрийской дхарме человек должен поступать так же, как я. Я ведь её знаю, но ей не следую, – и пояснил:

Ад уготован в посмертной жизни,

Вот почему от неё я отрёкся.

Я верен слову, вернулся обратно.

Ешь меня сам или духу пожертвуй.

Людоед сказал:

– Прекрасные дворцы, имения и кони,

Наложницы, сандал и дорогие ткани –

Всё было, господин, в твоём распоряжение,

А верность слову чем же выгодна тебе?

Бодхисаттва сказал:

– Всего на свете Истина дороже.

Подвижникам и брахманам, ей верным,

Она навек дарует избавленье

От мира бренного рождения и смерти.

Так Великий объяснил ему, чем же дорога верность слову. И людоед, глядя в его сияющее лицо, подобное полной луне или расцветшему лотосу, подумал:

"Сутасома видит угли костра, видит, что я тешу для него кол, но в лице его не заметно и тени страха. Чья это над ним власть: тех ли строф, стоящих по сотне, или преданности Истине, или чего-то иного?" – и он решил спросить:

– Я ведь тебе даровал свободу,

Ты счастливо во дворец вернулся,

Но вновь врагу себя предал в руки.

Я страха смерти в тебе не вижу,

Откуда в тебе подобная стойкость?

И Великий объяснил ему:

– Я добрых дел совершил немало

И жертвы богам приносил обильно,

Родителям был я своим опорой,

Друзьям и родным помогал неизменно

И неимущих одаривал щедро;

К подвижникам был всегда благосклонен.

Я чист, мне путь посмертный не страшен,

Кто в Дхарме твёрд, не боится смерти.

Я с жизнью расстанусь без сожаленья.

Ешь меня сам или духу пожертвуй.

Внимая этим речам, людоед испугался: