Собрание повестей и рассказов в одном томе

– Разве его у нас охраняют?

И не слушал ответа, глядя куда-то перед собой.

Не он первый – сделали укол, и потихоньку стал он успокаиваться. Обмякшее лицо подобралось и подобрело, но глаза смотрели все так же затаенно и печально. Голос был жалобным. Это и не успокоение было, а торможение, при котором снижается чувствительность и вялыми, неотчетливыми делаются очертания предстоящего события, еще полчаса назад бывшие острыми и обжигающими. Весь мир плывет в этом состоянии бесстрастно и прочно, отыскав какое-то надежное установление. Сосед даже всхрапнул забывчиво, но не долго и без громогласна, с хрипящим стоном. Очнулся и, встрепанный, потерянный, словно не узнавал, где он, водя глазами по стенам. С часами на руке, спросил у Алексея Петровича:

– Сколько времени?

– Скоро два. Скоро обед, – подсказал Алексей Петрович.

– Надо пообедать, – и засобирался торопливо, отыскал разрисованную цветочками пластмассовую кружку, предмет зависти Алексея Петровича, потому что его, металлическая, обжигала.

После обеда они разговорились. Но неприятным вышел этот разговор – не к месту, не ко времени. Один не мог сдержать чувства возвращающегося здоровья, второму предстояло пройти опасное и болезненное испытание. Один, истерзанный, измученный, ослабший, выходил победителем, второй только еще шел на решительное сближение и нервничал, до хруста в скулах поводил влево-вправо ртом со сжатыми губами. Но продолжал смотреть в телевизор. С телевизора и началось.

– Отдохнули бы вы от него, – не выдержал со своей кровати Алексей Петрович. – И мне бы дали отдохнуть.

– Это пожалуйста, – выкрикнулось неожиданно у соседа. Он с готовностью поднялся и загасил телевизор. И только тогда, должно быть, увидел себя в этой сцене жалким и спросил отрывисто: – А что это вы на него так?

– Вражеская пропаганда, как вы говорите, – с удовольствием вспомнил Алексей Петрович.

– Я ничего подобного не говорил.

– Вы про газеты говорили. А я про него, про это пучило одноглазое… со своей, разумеется, стороны.

– Чем оно вас не устраивает?

– Долго объяснять. Да вы и знаете. Вас же мои газеты не устраивают. До того, что вы и в руки их брать брезгуете. Я тоже разборчив.

– О старом, значит, жалеете? Так. – Это «так» было у него как точка, не больше, но можно было представить, что когда-то, когда сосед был при власти, оно звучало твердо, сильно, заглубляя сказанное решительным взмахом руки.

Разговор расходился, и Алексей Петрович устроился удобней, развернувшись набок и подбив под локоть подушку.

– Жалею, – согласился он. – Но не так, как вы, должно быть, представляете. Я в старом, если хотите знать, с потрохами не увязал. Мне из старого только рюкзачок собрать – и в новом. Я в партии не состоял.

– Это в министерстве-то? – не поверил сосед.

– Да. Я в министерстве проработал три года. Да и попал туда случайно. Директора института назначили министром, он меня с собой на управление потащил. Да и министерство… оно для нас только было важным. Вот и вы толком не знали, рубят там лес или охраняют. Разве это о положении министерства не говорит?

– Привилегии для всех министерств были одинаковые, – чувствовалось: сосед продолжает разговор через силу. Он лежал и, согнув в колене левую ногу, закинув за нее правую, нервно мотал ею и посматривал на дверь.

– Кое-что было, – согласился Алексей Петрович, – хоть и по третьему разряду. Больница эта… я, правда, впервые здесь, когда и прав на нее не имею. Да, больница. Курорт. Но зачем мне, человеку лесному, курорт? Я там ни разу не был. Машина у меня своя, свою пригнал.

Должность не велика, с вашей не сравнить. Вы князем были, Антон Ильич, первый-то человек в крупном строительном тресте. Там привилегии, льготы эти сами плывут, за ними и ходить не надо. Не буду говорить про вас, не знаю. Но что такое начальник треста, знаю. Из министерства ходил и в ноги падал.

Сосед молчал. Алексей Петрович отдышался.

– Вы ведь в партии были, Антон Ильич?

– Был, конечно. Вы же знаете. Как бы я там не был?

– И не просто членом партии, а членом обкома?

Сосед мог и не отвечать: иначе не бывало.

– А воевали?

– Три года. Тяжелое ранение имею, – с набирающейся твердостью отвечал сосед. – Что это вы мне допрос устраиваете?

Вошла сестра, поставила эмалированную ванночку со шприцами на тумбочку к Алексею Петровичу и приказала обоим разворачиваться тылом. Тот и другой свое получили. Нельзя было надивиться, как ловко умеют здесь вонзить в одно безболезненное касание иглу и вторым небрежным касанием мазнуть место укуса спиртом и тут же, поймав и заведя руку больного, приложить ее к ватке над единственной капелькой крови.

– Я продолжу, Антон Ильич, с вашего позволения и договорю, – сказал Алексей Петрович после ухода сестры. Они одновременно повернулись друг к другу. – Что выходит: вы воевали, имели крупную должность, были своим в местной партийной верхушке, вложили в старую систему немало сил… как же получилось, что вы ее на дух не терпите, будто вы – это не вы, а что-то, что заново родилось?

Сосед перебил решительно:

– Я за Россию воевал, Россию строил, а не старую систему.