Собрание сочинений

Ребята, скажите,Где, в какой бригадеПлетутся сзади?Мы пойдем и поможем!Не только словом, но и делом,Не только душой,Но и телом,Не только песнями народными, русскими,Но и мускулами,Не только хороводом,Но и собственным потом,

Не только художеством и культурой,Но и кубатурой…

Эти слова шли от нашего дела, и наше дело на трассе канала приводило нас к этим словам.

Один против всех^*

О Ревизоре Мейерхольда¹

Так было раньше: Мейерхольд один против всех создавал революционный театр. Теперь один Ревизор, один спектакль стал против всего, что сделано Мейерхольдом. И какая сторона перетянет – большой вопрос.

Мейерхольд сделался революционным режиссером, только уйдя от мирискусников к футуристам. В ногу с лефами он создал лучшие свои постановки.

Ревизор – явный отказ от левых приемов и возврат к «надмирному» символизму – признак не только остановки, но и «упадка», отступления.

Ревизор – выставка всех видов культурского атавизма, какие возможны в пределах 4½ часов[ого] спектакля.

Предками мейерхольдовского Ревизора можно смело назвать Жизнь человека²

, Черные маски³, Мелкого беса⁴, Петербург⁵. Все это было бы не плохо и даже хорошо, если бы Мейерхольд вышел победителем из подобной экскурсии в прошлое. Но вместо победы произошла затянувшаяся далеко за полночь приятная встреча старых друзей. Настолько приятная, что даже Вертинский⁶ нашел почетное место в этой компании старых испытанных реакционеров. Мейерхольдовский Хлестаков так и говорит: «Я спрыгну с ума» (Вертинский – Кокаинетка)⁷. Недаром Мейерхольд, заимствуя у лефов приемы работы, всегда стремился отмежеваться, подчеркивая связь свою с т[ак] называемым «народным» театром. Роковая ошибка! И результат налицо!

Формальный замысел постановщика

Кинофикация театра?

Тогда зачем такие длинные «надписи», которые невозможно выслушивать. Если слово как таковое не нужно в театре, вымарывай до конца: 10–15 объяснительных фраз было бы совершенно достаточно на весь спектакль.

Тем не менее у Мейерхольда: говорят 4½ часа, хрипят, задыхаются под тяжестью никак не сделанного в театральном отношении текста. Актеры страдают, публика страдает… Это называется кинофикация? О выдвижных площадках, о стене, о дверях и прочем можно было бы говорить в том случае, если бы все это в ритмическом отношении не было задавлено текстом, который мешает смотреть, будучи невыносим для слуха.

Моторные площадки, так же как и прием «уплотнения» сценической площади… все это (кто спорит) могло оказаться прекрасным, но не оказалось! Был или не был форм[альный] замысел, об этом можно только догадываться!

Замысел идеологический

Конец николаевской эпохи?

В сюжетно-логическом плане это не «конец», а памятник, монумент Николаю I, который послал-де своего чиновника наказать Городничего и Городничиху, несмотря на то, что первый изящен, как гвардеец, а вторая красива, как Наталия Гончарова⁸.

Почему Мейерхольд, меняя многое в гоголевском Ревизоре, оставил нетронутым финал? Просто не догадался, что с ним делать? Но тогда на кой прах ставить Ревизора?

Может быть, «конец» Ревизора разрешен не в сюжетном, не в логическом, а в непосредственном эмоциональном воздействии на публику финального (страшного!) натюрморта?!

Не видя спектакля, я сильно надеялся на это: в худшем случае, думалось мне, будет паноптикум. Но то, что я увидел, – просто глупо, смешно и горько: витрина готового платья в сумерки.

И режиссером и художником куклы сработаны, расставлены, поданы невероятно халтурно.

Для кого сделан спектакль

Для растратчиков: костюмы – яркие переводные картинки во вкусе Делла-Вос-Кардовской⁹, мебель под Судейкина¹⁰, темп на эстетических протезах пленительно медленный МХАТС-ТРОТТ¹¹ (Провинциалка¹², Месяц в деревне¹³).

Актерская работа

В некоторых рецензиях я читал хулу на актеров и в особенности на Старковского¹⁴ (Городничий). Надо быть рецензентом, чтобы не видеть, какую нагрузку несет на себе в этом спектакле актер, и в особенности исполняющий роль Городничего, чтобы не удивиться необыкновенной стойкости и выносливости актеров, занятых в Ревизоре Мейерхольда. Ни одна фраза ничем не поддержана в постановке, а фраз этих – море, а переплывать это море приходится сидя тесной семьей на небольшом плоту, который чудом уцелел в общем кораблекрушении театра. Одной Бабановой¹⁵, несчастной сморщенной Марье Антоновне, удалось рассмеяться, и ее замечательный смех звучит высоко и одиноко надо всем спектаклем.

Некоторые подробности