Собрание сочинений. Т. 2.Тугой узел. За бегущим днем

Для того чтобы подробнейшим образом изложить свои многочисленные сомнения, соображения, разработки, планы и прочее, нужен не час, не два, а много часов. Я же мог использовать для своего выступления лишь минут тридцать — сорок. Поэтому я решил зря не распыляться, а сделать коротенькое, как хроникальная газетная заметка, сообщение. Сделано то-то и то-то, такие-то перспективы открываются — и все. Я сказал и вернулся на свое место.

Учителя, приготовившиеся к длинному докладу, с выкладками, с — цитатами, со столбцами цифр, озадаченно молчали. Только один Степан Артемович одобрительно кивнул головой.

— Ну, кто просит слова? — произнес он.

Вызвался Иван Поликарпович.

Он сидел впереди меня, и когда поднялся, то я видел только длинную, узкую спину с выступающими сквозь суконный пиджак лопатками, над ней темную шею и жиденькие седые завитки волос на затылке.

— Ни я, ни все здесь присутствующие, — начал он своим неторопливым, глуховатым голосом, — не знают, чего добьется Бирюков. Даже сам Бирюков не может поручиться, выйдет ли у него все гладко. Надо быть пророком, чтобы все наперед предвидеть. А пророков среди нас нет. Тогда давайте предположим самое худшее: что Бирюков на ложном пути. Предположим и начнем доказывать, опровергать, а следовательно, вникать, исследовать. Вы хотели бы этого, Андрей Васильевич? — Иван Поликарпович через плечо обернулся в мою сторону.

— Да, хотел бы, — ответил я.

— Слышите? Другого ответа я и не ждал. Вникать, опровергать, доказывать — это помощь тому, кто ищет. Помощь! Как бы Бирюков ни отстаивал сейчас свои взгляды, он будет рад, если ему докажут, что он на ложном пути. Кому хочется оставаться в заблуждении! И все те, кто начнет сомневаться в его работе вдумчиво и серьезно, неизбежно станут на путь того же поиска, окажутся сотоварищами Андрея Васильевича. Но одно дело — сомневаться, другое — отвергать без всяких сомнений. Нет — и баста! Зачем искать, когда мы и так не плохо живем? И в ответ на это мне хочется сказать только одно: уважайте себя, гоните подальше самодовольство. Нет ничего на свете презренней этого чувства. Все ли поймут меня? Все ли отнесутся правильно к тому, что делает Андрей Васильевич? Не знаю. Хотелось бы, чтоб поняли…

Степан Артемович сидел, облокотившись на стол, прикрыв глаза сухой рукою. Коковина, положив руки на раздутый портфель, устремила вперед неподвижный взгляд. Тамара Константиновна, прямая, величественная, поводя подбородком, зорко следила за учителями. А они молчали.

После Ивана Поликарповича вскочил с места Жора Локотков.

— Иван Поликарпович! Я вас понял! Я…

Уставившись в угол, запинаясь от переизбытка чувств и недостатка слов, Жора начал длинно говорить о том, как он хорошо понял Ивана Поликарповича, как он неудовлетворен тем, что делает, с каким уважением относится вообще к новаторским попыткам и т. д. и т. и.

Среди сидящих за длинным столом учителей послышалось досадное покашливание, нетерпеливый скрип стульев и отвлеченный шепоток. Но атмосфера скуки сразу же рассеялась, все зашевелились, громко задвигали стульями, когда снова поднялся со своего места Василий Тихонович. Уж его-то выступление сулит если не драку, то наверняка щекочущий нервы спор.

— Вот за той дверью, — Василий Тихонович длинной рукой указал на дверь, ведущую в директорский кабинет, — вы, Степан Артемович, развесили по стенам реликвии, прославляющие нашу школу. Не спорю, может, стоит прославлять наше прошлое. Но ведь для всех нас важней будущее школы. Вы это будущее собираетесь кроить по старой колодке. Растут запросы, растет требовательность, в конце концов обувь со старой колодки будет жать, мешать движению вперед. Один из рядовых учителей в меру своих сил и способностей пытается как-то кроить по-новому. Он сразу же натыкается на вас. Или я не прав, Степан Артемович? Или вы готовы пожертвовать налаженным порядком, согласны разбираться, докапываться до истины, искать новое? Ответьте нам без утайки. Если скажете: «Да, хочу», — тогда я принесу свои глубочайшие извинения и все свои силы отдам вам на помощь.

Василий Тихонович резко повернулся, громыхнул стулом, сел.

— Кто еще хочет слова? — вместо ответа с прежней ледяной невозмутимостью обронил Степан Артемович.

И наступило затишье. На этот раз не слышно было даже скрипа стульев. Учителя молчали. Я понимал, почему они молчат. Степану Артемовичу брошен вызов (самому Степану Артемовичу!), назревает бой. Вмешаться в него, стать одним из участников?.. Но тогда придется иметь дело с таким отчаянным человеком, как Василий Тихонович Горбылев. Да и самый старейший, самый уважаемый из учителей, Иван Поликарпович Ведерников, по всему видать, не на стороне Степана Артемовича. Затруднительное положение — чью взять сторону, как возражать? Нет полной ясности. Не лучше ли отсидеться в стороне? Пусть уж сам Степан Артемович судит, как обычно судил во всех затруднительных делах. Ему видней, а за его спиной покойней. Лучше отмолчаться. И учителя молчали, переглядывались.

— Так как же, товарищи? — спросил Степан Артемович.