Собрание сочинений. Т. 2.Тугой узел. За бегущим днем

В ответ — тишина. И тогда, должно быть, Степан Артемович понял, что пришла пора ему поднимать оружие.

Он медленно встал, откинул голову назад, выставил грудь, тихим голосом начал:

— Я разрешу себе сказать несколько слов… Василий Тихонович, вы сейчас бросили мне прямые вопросы. Ваша решительность и прямота похвальны. Но по тону вашего выступления я понял, что вы не надеетесь на мою ответную откровенность, думаете, что я буду мутить воду, вывертываться. Так слушайте же, на прямые и ясные вопросы я даю здесь перед всеми такие же прямые и такие же ясные ответы. Вы спрашиваете: хочу ли я совместно с Бирюковым и с вами искать новые пути? Отвечаю: нет, не хочу. Вот вам ответ. А сейчас наберитесь терпения и выслушайте комментарии… Вы, Василий Тихонович, пугаете меня тем, что будущее может застать врасплох, что школа не станет отвечать запросам времени. Лет двадцать тому назад, когда я только что стал директором этой школы, сегодняшний день представлялся как туманное, далекое будущее. Если я по натуре консервативен, если я не приемлю нового, то это грозное будущее с таким же успехом могло меня застать врасплох несколько раньше. Но школа до сих пор работает, и даже по сравнению с тем далеким временем стала не хуже, а лучше. Ваш же покорный слуга за этот срок стал чуточку опытнее…

По столу прошел шорох и возбужденный говорок, подтверждающие, что никто не сомневается в опытности Степана Артемовича. Он переждал шум и с прежним спокойствием и уверенностью продолжал:

— По мнению Горбылева и Бирюкова, нужна перестройка школы. Тот порядок, который вы все вместе со мной создавали, товарищи, в течение многих лет, та школа, которой мы гордились, не отвечает поставленным перед нами задачам. Наша гордость, выходит, дутая, а я, как руководитель, не соответствую тому месту, какое теперь занимаю. Хорошо, согласимся, что у нас много недостатков, что их нужно незамедлительно исправлять. Но что предлагают Бирюков с Горбылевым: вместо старого, многими годами испытанного порядка — новый, весьма туманный путь. А то, что путь туманен и неопределенен, не отрицает ни сам Бирюков, ни его сверхгорячий сторонник Василий Тихонович. Что ж, выбирайте, товарищи: или старое, испытанное, или новое, непроверенное. Выбирайте: или я, или Бирюков. Ежели вы встанете на сторону Бирюкова, я, даю слово, не буду чинить ни малейших препятствий. Я уже старик, мне, пожалуй, пора и на пенсию…

Слова Степана Артемовича перебил возмущенный гул голосов:

— Какие могут быть выборы!

— Что за разговор!

— Я пятнадцать лет работаю со Степаном Артемовичем…

Степан Артемович терпеливо выжидал, он еще не все сказал.

— Я — человек, — продолжал он, когда шум утих, — как и все, я, конечно, имею свои недостатки. И наверное, за нашу многолетнюю совместную жизнь каждый из вас может в чем-то справедливо меня упрекнуть. Я не святой, судите меня. Я достоин даже большего суда, чем Бирюков. Я опытнее его, поэтому имею меньше прав на опрометчивые поступки. Мы как могли делали большое государственное дело, и мне боязно… Да, да, не скрываю, боязно наше налаженное дело разменивать на эксперименты. Не приведут ли они к разброду, не упрется ли школа в тупик, не наломаем ли дров? Помните, малейшая ошибка в нашем деле стоит слишком дорого. Расплачиваться за ошибки придется детям, товарищи.

Как начинал, так и кончил Степан Артемович при полнейшей тишине. И эту тишину нарушил глухой стук приподнятого и с силой опущенного на стол увесистого портфеля.

— Нет! Не могу больше молчать! — Разгневанная Коковина поднялась со своего места. — Меня поражает терпеливость Степана Артемовича. Поражает, дорогие товарищи, удивительная выдержка и редкая доброта этого человека. Степан Артемович, — повернулась она в сторону директора, — почему вы так либеральничаете? Почему вы не придете к нам в роно и не заявите прямо, что подобные новаторы портят вам кровь, мешают работать? О-о, мы бы сумели принять меры, быстро бы освободили вас от досадных хлопот. То-ва-рищ Бирюков, — теперь она повернулась ко мне и поверх голов уперлась в мой лоб пылающим взором, — неужели вы считаете, что ваша персона настолько драгоценна для нас, что мы согласимся пожертвовать таким опытным руководителем, каким является Степан Артемович Хрустов! Оглянитесь, оглянитесь, товарищ Бирюков! Не покажется ли вам, что вы снимаете голову со школы? С какой школы! Наш район на протяжении многих лет гордится ею. В этом заслуга Степана Артемовича, и никого другого! Мы не по-зво-лим вам ломать десятилетиями налаженную работу! Мы не поз-во-лим вам подрывать авторитет Степана Артемовича! Да будет вам известно, в нашем районе этим человеком гордится каждый учитель, каждый ученик, любой родитель! Мы не позволим вам носиться со своими утопическими идейками, не позволим смущать легковерных! Мы заставим вас заниматься тем полезным делом, для которого государство вас обучало в институте. Берегитесь! Мы примем меры! Нам легко найти на вас управу! Мы не позволим шутить с нами!..

И так далее, через каждые три слова — «не позволим!». А учителя молчат.

14