Собрание сочинений. Т. 20. Плодовитость

Но Бошен тут же пожалел о своей шутке, у него слегка задрожали веки, а по лицу пробежал холодок, когда он встретил устремленный прямо на него взгляд своего бывшего чертежника. И Бошену почудилось, будто в этих серьезных глазах он прочел воспоминание о другом сыне, о ребенке Норины, брошенном на произвол судьбы. Наступило молчание, нарушаемое лишь радостными криками детей, игравших в прятки. А Матье показалось, что солнечные лучи вдруг померкли, в них промелькнули тени младенцев, проклятых от рождения, прозябающих в родильных домах, больницах и приютах, несчастных младенцев, которых подбирают и уносят комиссионерши на верную смерть от голода и холода. Так происходит добровольное уничтожение человеческой жатвы, и как больно ранит сердце подобная мысль, какая тоска и внезапный страх охватывают душу!

Матье не нашелся, что ответить. Его волнение еще усилилось при виде Моранжа, который, опустившись в изнеможении на стул, смотрел на весело смеявшегося Жерве, семенившего среди гостей, вид этого здорового, веселого ребенка вызывал слезы на потухших глазах бухгалтера. Возможно, перед ним предстал призрак смерти: он увидел свое погибшее дитя, погибшее потому, что он, отец, отрекся от него, хотя иметь сына было его мечтой… И сын погиб, еще не родившись!.. Здесь, в этом залитом солнцем саду, среди самозабвенной беготни и смеха детей, витали трагические видения: чудовищная трущоба, истекающая кровью, погубленная вместе с младенцем мать.

— До чего прелестна ваша Рэн! — сказал Матье, желая отвлечь Моранжа от его тяжелых, как угрызения совести, мыслей. — Нет, вы посмотрите только, как она бегает: настоящий сорванец, а ведь ей уже скоро замуж пора!

Моранж медленно поднял голову и взглянул на свою обожаемую дочь, и тотчас в его еще увлажненных слезами глазах засветилась улыбка обожания. По мере того как Рэн росла, она становилась в глазах отца все более похожей на мать; он любил дочь со страстью, в которой слились все его чувства, все чаяния, все отцовские притязания. Ему хотелось лишь одного — чтобы дочь была прекрасна, счастлива и богата. Это могло служить ему как бы прощением, единственной еще доступной для него радостью. Любовь Моранжа к Рэн уже таила в себе зачатки ревности: его терзала мысль, что настанет день и муж отнимет у него дочь, а он останется в своем мрачном одиночестве, лицом к лицу с призраком смерти.

— О нет, ей еще рано замуж! — пробормотал он. — Ведь Рэн всего четырнадцать лет.

Все общество дружно решило, что на вид ей можно дать восемнадцать, такая она крепкая, вполне сложившаяся, блещущая женской красотой. В самом деле, от ее длинных каштановых кудрей, от свежей, чуть смугловатой кожи веяло обаянием женщины, рано созревшей для любви, в ней чувствовалась та же горячность, с какой ее покойная мать сожгла себя во имя развлечений и роскоши; страстность сквозила в каждом движении девочки, даже игре она отдавалась самозабвенно, и это проскальзывало в малейшем ее жесте и взгляде.

— Однако, — продолжал польщенный отец, — у меня уже просили ее руки. Вы ведь знаете, что иногда ее берет с собой на прогулку баронесса Лович. Так вот она рассказала мне, будто один иностранец, миллионер, без ума влюбился в мою дочку… Пусть подождет! У нас в запасе еще добрых пять-шесть лет.

Моранж уже не плакал, он тихо посмеивался и, упоенный своим эгоистическим тщеславием, даже не замечал, какое неприятное впечатление произвело на всех имя Серафины; даже Бошен находил, что общество его сестры отнюдь не подходит для молодой девушки и может лишь скомпрометировать ее.

Обеспокоенная неодобрительным молчанием гостей, Марианна заговорила с Валентиной; тем временем Жерве потихоньку удалось взобраться на колени к матери.

— Почему вы не привезли с собой вашу прелестную Андре? — спросила Марианна. — Мне так хотелось поцеловать ее! Она могла бы составить компанию этому господину, который, как вы сами видите, не дает мне ни минуты покоя.

Но Сеген не дал своей жене ответить:

— Ну, уж увольте. Тогда бы я не поехал! Достаточно, что мы взяли этих двух! А младшая — отчаянная крикунья. С тех пор как уехала кормилица, она орет, не закрывая рта.

Валентина объяснила, что Андре — действительно капризный ребенок. Ее отняли от груди в начале прошлой недели, и Катиш, которая больше года была домашним деспотом, беспощадно терроризируя всех и вся, вызвала своим отъездом невероятную сумятицу. Ах, уж эта Катиш! Да, она может по праву похвалиться, что дорого обошлась хозяевам. Ее отправили обратно чуть ли не силком, словно вынужденную отречься от престола королеву; надарили подарков и ей, и ее мужу, и ее дочке! А теперь придется брать няню, потому что Андре кричит с утра до вечера. К тому же обнаружилось, что Катиш, уезжая в свою деревню, прихватила целый узел хозяйского белья, не говоря уже о том, что она успела развратить остальную челядь, и теперь впору разогнать всех слуг. Уже одна мысль о том, что придется иметь дело с кормилицей, может отвратить молодых супругов от детей.

— Когда дети здоровы, — примирительно заметила Марианна, — все прочее не в счет.