Собрание сочинений. Том 1. Революция

«…Пекли исполинский пирог, который сами господа ели еще на другой день; на третий и четвертый день остатки поступали в девичью; пирог доживал до пятницы, так что один совсем черствый конец, без всякой начинки, доставался, в виде особой милости, Антипу, который, перекрестясь, с треском неустрашимо разрушал эту любопытную окаменелость, наслаждаясь более сознанием, что это господский пирог, нежели самым пирогом, как археолог, с наслаждением пьющий дрянное вино из черепка какой-нибудь тысячелетней посуды».

Сам Горький убежден в том, что он воспринимает классиков. Из Пушкина у Горького приведены две цитаты, на стр. 40 и на стр. 41.

Приведем их.

1) Мои неудачи всегда заставляют меня вспоминать горестные слова Пушкина: «Нет на свете мук сильнее муки слова».

2) «Холоден и жалок нищий наш язык», — сказал Пушкин в минуту отчаяния, должно быть, знакомого всем великим поэтам, потому что редкий из них не жаловался на «нищету языка».

К сожалению, обе эти цитаты взяты не у Пушкина, а у Надсона и обе из одной строфы. Приведу ее:

Напечатана она в стихотворениях Надсона на стр. 51, цитирую по 7-му изданию.

Вот вторая половина строфы:

«Нет на свете мук сильнее муки слова, тщетно с уст порой безумной рвется крик, тщетно душу жечь любовь порой готова, холоден и жалок нищий наш язык».

Корректор с инициативой или секретарь могли бы проверить цитату Горького, но, насколько я помню, статья перепечатана в книжке из «Известий».

Таким образом несколько сот тысяч человек прочли очень плохое стихотворение Надсона и восхитились им как очень хорошим стихотворением Пушкина. И это не случайность, как не случайность и то, что Горький требовал от Асеева восхищения перед статуей Моисея перед описанием храма Петра, в котором этой статуи нет.

Старое явление искусства не ощущается. Мы живем и вчувствоваемся в них по традиции. Для того чтобы на самом деле понять Пушкина, нужна очень большая работа, а тот Пушкин, которого всякий понимает, это Пушкин не настоящий, с неощутимой формой и легко переходящий в Надсона.

Ошибкой Алексея Максимовича Пешкова является то, что он не хочет познать самого себя. Он хороший писатель и как всякий хороший писатель произошел не от великой русской литературы, а от литературы младшей линии. Он вырос из французского бульварного романа, из газетного очерка. Связи с классиками у него нет, и в них он ничего не понимает, что совершенно не уменьшает его литературной значимости.

Алексею Максимовичу нужно было поделиться с рабселькорами своим реальным литературным опытом. Вместо этого он дал предметный урок на тему потери ощутимости форм старой литературы современным читателем.

ПРЕСТУПЛЕНИЕ ЭПИГОНА

(«Преступление Мартына». Роман Бахметьева. Изд. «ЗИФ»)

Традиционный психологический роман трудно поддается акклиматизации в советских условиях, так как его фабульные формулы не годны для оформления нового материала. Поэтому советский психологический роман болеет всеми болезнями и может даже погибнуть от насморка. Именно с этим родом литературных произведений должно происходить наибольшее количество недоразумений, и в этом не вина авторов. Просто: форма не по климату.

Для психологического романа основное — это человек не на своем месте. Психологизация полицейского романа Сю у Достоевского состоит прежде всего в смещении масок, в том, что преступники и проститутки начинают философствовать. Честный вор, т. е. элементарный оксюморон, — типичное зерно романной фабулы.

Если Джозефу Конраду нужно, чтобы определенное преступление было совершено идеальным англичанином, то Бахметьеву нужно, чтобы определенное преступление было совершено героическим партийцем.

Мотивировка, которую берет Бахметьев, довольно неудовлетворительная и опять-таки фабульно традиционна. Эта мотивировка в старых романах была следующая: человек в простом звании ведет себя героически. В результате оказывается, что он сын знатных родителей и это в нем сказывалась кровь.

Сейчас эта формулировка применяется с обратным знаком. В детской литературе она дается таким образом: сын знатных родителей ведет себя чрезвычайно героически; оказывается, что он подкидыш простого происхождения. Такими примерами забита халтурная часть детской литературы.

Нелепость применения в том, что современность ставит в ничто влияние крови и устанавливает ставку на значение социальной среды.

Бахметьев использовал фабульную схему несколько иначе. У него измена революционному долгу или непонимание революционного долга Мартыном объясняется тем, что Мартын по матери — интеллигентского происхождения, причем мать свою он даже никогда и не видал. Неловкость мотивировки, натянутость ее объясняется тем, что она цитатна и перенесена из чужих схем.

Далее Бахметьев попадает во власть старых фабул, потому что если вы вошли в чужой дом и поцеловали руку хозяйке, то вы открыли этим целый ряд поступков, попали в смысловой ряд, который вас, может быть, приведет к тому, что вы будете драться на дуэли.