Собрание сочинений (Том 2) (-)

- Гони, гони вовсю, - проговорил, наконец, Григорий Иванович, впрыгивая в шарабан. И всю дорогу прихорашивался, тер платком лицо и отчаивался. Когда же с горы стали видны пруды, сад и красная крыша Волкова, хотел выскочить. Все, что происходило в нем в этот день, было словно во сне.

На крыльце доктора встретил Кондратий и повел в дом. Григорий Иванович, вдохнув тонкий, чуть-чуть тленный запах старых этих комнат, сейчас же пошел на цыпочках, понимая, что здесь говорить нужно деликатно и делать изящные жесты, - ведь по каждой половице прошла хоть раз Екатерина Александровна, у каждого окна стояла; это был не обыкновенный дом, а чудо.

- Вот сюда, - сказал Кондратий, останавливаясь перед ковром, покрывавшим дверь. - А вы вот что, - он пожевал, - не больно на порошки-то налегайте.

И он отогнул ковер. Григорий Иванович, пробормотав: "Погоди, погоди, ну ладно", одернул сюртучок, повел ладонью по лицу, вошел, и разбежавшиеся его глаза сразу остановились на подушках, где лежала повернутая к двери затылком девичья голова. Две косы, разделенные полоской пробора, огибали шею, поверх голубого одеяла покоилась голая до локтя рука.

Григорий Иванович зажмурился, потом поглядел на красные туфельки на ковре и краешком подумал, что он - доктор Заботкин - шарлатан и куча грязных тряпок. И сейчас же забыл об этом.

А Катя в это время вздохнула и медленно повернулась на спину. Григорий Иванович в страхе попятился. Она быстро мигнула, совсем пробуждаясь, и глаза ее с удивлением остановились на вошедшем. Потом она опустила веки и покраснела.

- Ах, это вы, доктор, - сказала она. - Здравствуйте... Простите, что вас потревожили... Но папа-Григорий Иванович с усилием подошел. Катя протянула ему теплую еще от сна руку, и он, страшно покраснев, пожал ее, спохватился, вынул часы, но стрелок не увидел, принялся ногой отбивать секунды, сейчас же понял, что запутался, погиб, выпустил ее руку и уронил часы. Тогда Катя медленно закрыла ладонями лицо, плечи ее колыхнулись, и она, не в силах сдержаться, засмеялась.

Лютый мороз пополз по доктору Заботкину, затошнило даже, а губы раздвигались в дурацкую улыбку, - будь она проклята! Наконец Катя, с глазами, полными веселых слез, проговорила:

- Не сердитесь, милый доктор, ради бога объясните, что с вашими волосами? - И уже совсем громко и звонко засмеялась.

Тогда он, в отчаянии взглянув в зеркало, увидел перекошенное свое лицо, на голове пролысины, зубцы и сзади косицу...

- Это в темноте, - пробормотал он. - Я всегда имею привычку... - и, не выдержав, попятился и выскочил за дверь.

4

У дверей, в коридоре, ждал его Кондратий.

- Послушай! - с отчаянием крикнул ему Григорий Иванович. - Сбегай, вели лошадь подать, сию минуту уеду, я не могу.

- Не извольте фордыбачить, - ответил Кондратий строго. - Вы не у себя-с, пожалуйте за мной.

Григорий Иванович сказал "ага" и послушно последовал за Кондратием по коридору, под лестницу, в каморку, где и сел на сундук, покрытый кошмой.

- Меня не "послушай" зовут, а Кондратий Иванович, - после молчания сказал Кондратий, прислонясь к дверному косяку, - вот что. А вы что же барышню уморить приехали, нарочно так остриглись, для невежества?

- Кондратий Иванович, - закричал доктор, - замолчите! Я сам все понимаю!

- Слушаться надо, а не мудрить, господин доктор. Лошадей все равно не дам. А насчет Катеньки, так я ее на руках вынянчил и мудрить над ней, пока жив, никому не позволю. Лечить ее надо не порошками, а добрым словом, хворь у нее самая девичья. Поняли? Ну, ладно. А что вы ее дурацким видом своим насмешили - это хорошо. Я и сам - был молодой - шутки откалывал. Как расколыхается барин на доброе здоровье, так в дому сразу хозяйственно, и слуги дело свое исполняют. Дайте-ка я вам подчищу. Второй раз явиться в уродливом виде - невежество, а уж не смех.

Кондратий взял ножницы, и Григорий Иванович, угодливо подставив ему голову, спросил:

- Вы, Кондратий Иванович, разве барышню на руках выходили?

- Да-с, на руках, - ответил Кондратий и вдруг опустил ножницы, прислушиваясь: кто-то ходил по коридору, пробуя ручки дверей, потом не то закашлял, не то заплакал глухо.

- Будто чужой кто? - сказал Кондратий. - А? Шум затих, и старый слуга озабоченно вышел. Вскоре послышался его голос: "Нельзя, уходи, уходи", и другой - женский, торопливый и умоляющий. Но Григорию Ивановичу было все равно, он помылся, пригладился, почистил сюртучок и, подумав: "Конечно, я некрасив, даже мешковат, но есть известная молодость в лице и особенно выражение глаз", сдержанно вздохнул и вышел в сад, ожидая, когда позовут к больной.

В саду он завернул за угол дома, пошел по траве и сел на чугунную скамью, против окон, положив руку на зеленую лейку, стоящую около.