Собрание сочинений. Том 2. Биография

Алино последнее. В нем Аля пишет о том, как нужно писать любовные письма. Это письмо кончается свирепой фразой: «Брось писать о том, как, как, как ты меня любишь, потому что на третьем „как“ я начинаю думать о постороннем». Автор книги искренне желает своим читателям никогда не получать таких писем

Ты нарушаешь уговор.

Ты пишешь мне по два письма в день.

Писем набралось много.

Я наполнила ящик письменного стола, запрудила карманы и сумочку.

Ты говоришь, что знаешь, как сделан «Дон Кихот», но любовного письма ты сделать не можешь.

И ты все злеешь и злеешь.

А когда пишешь любовно, ты захлебываешься в лирике и пускаешь пузыри… (пишу тебе в «Юге» чинно, одиноко, ожидая шницеля).

В литературе я понимаю мало, хотя ты льстец и утверждаешь, что я понимаю не хуже тебя; в письмах же о любви я знаю толк. Недаром же ты говоришь, что, войдя в какое-нибудь учреждение, я сразу знаю, что к чему и кто с кем.

Ты пишешь о себе, а когда обо мне, то упрекаешь.

Любовных писем не пишут для собственного удовольствия, как настоящий любовник не о себе думает в любви.

Ты под разными предлогами пишешь все о том же.

Брось писать о том, как, как, как ты меня любишь, потому что на третьем «как» я начинаю думать о постороннем.

Аля.

ПИСЬМО ДВАДЦАТЬ ДЕВЯТОЕ

и последнее. Оно адресовано во ВЦИК. В нем опять говорится о двенадцати железных мостах. Это письмо заключает в себе просьбу о разрешении вернуться в Россию. В конце письма приводится одна эрзерумская история

Заявление во ВЦИК

Я не могу жить в Берлине.

Всем бытом, всеми навыками я связан с сегодняшней Россией. Умею работать только для нее.

Неправильно, что я живу в Берлине.

Революция переродила меня, без нее мне нечем дышать. Здесь можно только задыхаться.

Горька, как пыль карбида, берлинская тоска. Не удивляйтесь, что я пишу это письмо после писем к женщине.

Я вовсе не ввязываю в дело любовной истории. Женщины, к которой я писал, не было никогда. Может быть, была другая, хороший товарищ и друг мой, с которой я не сумел сговориться. Аля — это реализация метафоры. Я придумал женщину и любовь для книги о непонимании, о чужих людях, о чужой земле. Я хочу в Россию.

Все, что было, — прошло, молодость и самоуверенность сняты с меня двенадцатью железными мостами.

Я поднимаю руку и сдаюсь.

Впустите в Россию меня и весь мой нехитрый багаж: шесть рубашек (три у меня, три в стирке), желтые сапоги, по ошибке вычищенные черной ваксой, синие старые брюки, на которых я тщетно пытался нагладить складку.

И галстук, который мне подарили.

А на мне брюки со складкой. Она образовалась тогда, когда меня раздавило в лепешку.

Не повторяйте одной старой эрзерумской истории: при взятии этой крепости друг мой Зданевич[643] ехал по дороге.

По обеим сторонам пути лежали зарубленные аскеры[644]

. У всех них сабельные удары пришлись на правую руку и в голову.

Друг мой спросил:

«Почему у всех них удар пришелся в руку и в голову?»

Ему ответили:

«Очень просто, аскеры, сдаваясь, всегда поднимают правую руку».

3. Третья фабрика

Предисловие

Продолжаю

Говорю голосом, охрипшим от молчания и фельетонов. Начну с куска, давно лежащего на столе.

Как к фильме приклеивают к началу или кусок засвеченного негатива, или отрезок другой ленты.

Я прикрепляю кусок теоретической работы[645]

. Так солдат при переправе подымает вверх свою винтовку.

Вещь и вся будет суха. Это кашель.

В XVIII в. и начале XIX-го под словом анекдот подразумевали интересное сообщение о чем-нибудь.

Таким образом, сообщение о том, что сейчас завод Круппа строит дизель с 2000 лошадиных сил в одном цилиндре, было бы с точки зрения того времени анекдотом. Анекдотическая история с точки зрения того времени — опять-таки, — история, состоящая из отдельных сообщений, слабо связанных между собой. Бывали даже философские анекдоты.

Остроумия неожиданной развязки в анекдоте того времени могло и не быть. В настоящее время мы называем анекдотом небольшую новеллу с развязкой. С нашей точки зрения, спрашивать после рассказа анекдота: «А что было дальше?» — нелепость, но это точка зрения сегодняшнего дня.

Прежде мы могли ждать после одного анекдотического сообщения другое анекдотическое сообщение. Таким образом, в современном анекдоте мы ощущаем главным образом конструкцию, в старом анекдоте ощущалась прежде всего занимательность сообщения — материал.

Эта борьба — или, вернее, чередование восприятия двух сторон произведения — может быть легко прослежена.

Не хочется острить.

Не хочется строить сюжет.

Буду писать о вещах и мыслях.

Как сборник цитат.