«1) Экспозитивный монолог героя. 2) Кусок детективной фильмы (пояснение п. 1 — похищение дневника). 3) Музыкально-эксцентрическое антрэ (невеста и три отвергнутых жениха (по пьесе одно лицо) в роли шаферов — сцена грусти в виде куплета „Ваши пальцы пахнут ладаном“ и „Пускай могила“ — в замысле ксилофон у невесты и игра на шести лентах бубенцов — пуговиц офицеров). 4, 5, 6) Три параллели двухфазных клоунских антрэ (мотив платежа за организацию свадьбы). 7) Антрэ этуали (тетка) и 3-х офицеров (мотив задержки отвергнутых женихов), каламбурный (через упоминание лошади) к номеру тройного вольтажа на оседланной лошади (за невозможностью ввести ее в зал — традиционно — „лошадь втроем“). 8) Хоровые агиткуплеты („У попа была собака“, — под них каучук попа в виде собаки — мотив начала венчания). 9) Разрыв действия (голос газетчика для ухода героя). 10) Явления злодея в маске — кусок комической кинофильмы (резюме 5 акта пьесы, в превращениях, — мотив опубликования дневника)» («Леф», 1923, № 3).
Спектакль был очень веселый.
Но это, конечно, комические цитаты, это искусство без синтаксиса, без выражения.
Нельзя даже сказать, что здесь установка на форму, потому что аттракционы не возвращаются, они не помогают друг другу.
«Леф» — чрезвычайно разнородное явление. В нем был и Эйзенштейн, и Асеев, и Маяковский, и опоязовцы с работами о языке Ленина.
Эйзенштейн сам разнороден. После «Мудреца» он сделал «Стачку», где еще много аттракционных цитат, после «Стачки» сделал «Броненосец „Потемкин“» — вещь слитную, выраженную одним дыханием, в котором искусством берет явление действительности, а не подставляет под них приблизительно похожие или пародийно похожие аттракционы.
«Леф» в своей теории был ошибочен и говорил условным, конспирирующим языком, рассказывал про искусство, как бы извиняясь за него, как бы оправдываясь.
Но мне кажется, без «Лефа» Маяковского не было бы таких явлений, как Эйзенштейн.
Поэзия «Лефа» вела искусство.
Старый роман и старое стихотворение должны быть изменены, потому что форма — это закон построения предмета, и любовное стихотворение изменилось. Но Маяковский был самым большим в поэмах и в тех стихах, где он говорил о самом главном.
Нельзя мурлыкать вальс с креста.
Нельзя забыть человека, который остался на мосту, там, над Невою, неживым и неубитым.
Он плывет на подушке медведем.
Маяковский выровнялся, оевропеился, плечи его расширились, он укрепился.
Но романсы не прошли, и мальчик шел в поэме «Про это» в венчике луны.
Надо писать о любви, для того чтобы люди не погибали, не тонули, покрываясь записочной рябью. Поэт не для себя пишет, не для себя он стоит.
Он хотел жить и держался за жизнь.
Но нужно было ее переделать; переделать жизнь трудно, даже когда ты в ее будущем. Но ты можешь быть послезавтрашним днем, а умереть завтра.
Маяковский писал:
Возвращалась тема воскресения, но не федоровская мистическая блажь о воскресении мертвых.
Льву Толстому хотелось жить долго.
Он убегал из дома, как Наташа Ростова. Убегал из окна своего дома, ночью, хотел жить снова, странником, изгнанником.
Думал о долголетии Алексей Максимович, берег дни, собирая вести о долголетии.
Маяковский писал, обращаясь к науке будущего:
Он хотел жить в будущем, соединенный с женщиной общей любовью к простым зверям.
Маяковский говорил, что лошади, не обладая даром слова, никогда не объясняются, не выясняют отношений и поэтому среди них не распространены самоубийства.
И вот она, красивая, такая для него несомненная, пойдет по саду. Они встретятся, заговорят о зверях.
Эти стихи мы читаем в день его памяти.
Будущее — XXX век, до которого не дотянешься, не увидишь его, как бы ни была длинна шея, — будущее несомненное.
Будущее, которое примет наш сегодняшний день.
Без александрийского стиха будущее, будущее с истинной поэзией.
Он чувствовал его в своем владении.
Любовь поставлена далекой целью, и к цели этой лежит дорога, общая с дорогой великой.
Было трудное время.