Собрание сочинений. Том 3. Песни. Поэмы. Над рекой Истермой (Записки поэта).

Марфута шла по настилу двора, а за ней спешили ежата. Когда они нырнули в заросли репья, широкие лопуха начали подрагивать, а одна цветущая головка так качнулась, что с нее упал дремавший на цветке шмель.

Кошка

Кошка, как рысь, кралась в пожухлой осенней осоке — она затаивалась, прыгала, опять садилась подстерегать добычу.

Потом она повернула на деревню, и вся ее дикость ушла, и шаг появился какой-то домашний. А потом я видел ее уже в сумерках, около двора. В темноте светились две зеленые изумрудины на лбу кошки.

Ее глаза сами освещали себе путь.

Кот Котофеевич

Когда в избе все уснули, кот понял, что теперь его время. Расправив лапами усы, держа хвост саблей, пошел он по лавке, как командир горшков и крынок. Очи его яхонтовые сердито горели, ибо ни в одной из посудин не нашел он чем поживиться.

Ничего не оставили, даже пшенную съели.

Вот черти!

Жук

Большой жук пешком шел по кротовьей норе и все ругался.

Крот услышал и спросил:

— Ты что сквернословишь? На кого брань?

— На тебя! — в сердцах отвечал жук. — Неужели ни одного окошка не мог прорубить, хотя бы в сенях?

— Зачем мне? — ответил крот, — Я нелюдим!

Старая мышь

Когда разобрали скирду ржи, молотильщики начали бить убегающих грызунов. Молодые мыши ушли. Только старая, дряхлая мышь дрожала и ждала, что ее раздавят сапогом или пристукнут. Но вид ее вызвал брезгливую жалость, никто не тронул старуху. Она медленно уползала в нору умирать сама.

Сом

Старый мудрый сом, у которого уже нет силы и разворотливости, пускается на хитрости — прячется за камень и, выпустив свои усы, начинает поигрывать ими. Малые глупые рыбы принимают усы за червя и хотят поживиться. Тут-то и затягивает их сом в свою пасть, как пылесос пылинку!

Выходит, что самый хитрый рыболов в яме — сом!

Красная смородина

У реки, вокруг большого пня, разросся куст красной смородины.

Вот бы в сад!

Пугает одно — что не выкопаешь, а если выкопаешь, не донесешь.

На всякий случай потрогал за один отросток — подается, взялся за другой — и этот уступчив, собрал весь куст в охапку и хотел было со всей силой потащить, а он сам охотно идет за мной, словно только и ждал меня!

Кто б мог подумать, что вся корневая система смородинового семейства стлалась вокруг пня, поверху, как кружевной воротничок.

Куст жил на умершем пне.

Ему всего тут хватало: и влаги, и пищи, и свету. Чернозем легко осыпался с корней кустарника. Это были не столько корни, сколько сплошные густые, курчавые, рыжие бороды!

Принес я свою находку в сад, выкопал яму, посадил, хорошо полил и вместо старого крестьянского благословения — «с богом» — сказала:

— Жила ты, смородина, за счет старого пня, а теперь поживи сама!

Смородина бутоны набивает, лист развертывает, живет!

Сморчки

Километров пять отмахал по лесу в надежде набрать сморчков. Тщетно!

Хоть я и натренирован на неудачах охоты, но и мое терпение иссякло, в голову полезло что-то вроде: «Лучше бы спать, лучше бы не ходить!»

В минуту такого отчаяния из-под березового листа смело выглянул молодой, румяный, как молочная пенка, сморчок. Потянулся к нему, а по пути еще нашел, и еще, и еще!

После первой удачи пошел по лесу тише, стал смотреть тщательнее, старался выбирать именно такое место, на котором уже нашел сморчки.

Особенно облюбовал точно такую же березку с кустарничком вокруг. Но больше в таких местах сморчков не было. Постепенно с грибов отвлекся на другое. Стал смотреть, как одевается лес. Береза опережает всех, осины отстают. Забрался я в осиновую чащу, вижу — цветы на них висят серой бахромой, кора серая, листья распускаются как-то хмуро, нерадостно, и так с макушек добрался до земли, до сплошного серого ковра прошлогодней листвы. И вот на этом-то сером ковре то тут, то там сидели крупные, красивые, аппетитные сморчки.

Я не сорвал ни одного сморчка, пока не насмотрелся на картину замечательного грибного сборища. Больше не пришлось мне лазить по чащам и побираться по одному грибу!

Дорогой думалось: не приобрел ли человек впервые свои сокровенные качества — настойчивость и терпение — на охоте?

Майский жук

Вместе с огородной землей с лопаты упал в полной неподвижности майский жук. Или он спал, или еще не отродился из личинки в жука, или я его ушиб лопатой — трудно сказать.

Нагнувшись, я стал его рассматривать.

Лежа на спине, жук был похож на опрокинутую колесами вверх телегу. Лежа на животе, по цвету, и по форме, и по полировке поверхности напоминал зрелый, повалявшийся на земле желудь.

Под жуком была плотная, примятая, успевшая потрескаться от жары почва. Я попал на спинку жука каплей слюны. Жук ожил и довольно быстро пополз. Он долго силился забраться в трещину — это ему не удавалось. Тогда он нашел треугольник крепкой почвы, что образовался от скрещивания трещин, и стал приподнимать его головой.

Сколько трудов стоило ему спрятать поначалу хотя бы голову под панцирь земной коры! Мучительно медленно уходило под землю туловище жука. Чтобы работать и рыть, он должен был держать на себе целый комок земли. Это было для жука не меньшим героизмом, чем для нас соединить Волгу с Доном!