Собрание сочинений (Том 4)

Вот Вы пишете: страдаю за тех, кто сейчас живет в детском доме, болит душа - зовет к детям, не хочу, чтобы они "мучились" подобно мне. Что же сделать для них? Как сделать, чтобы не было в их глазах печали? Как?

Думаю, только одним. Делом. Поступком.

Не риторикой, не самокопанием, не рассуждениями вслух или про себя, но работой - и только ею.

Вот тут нужна трезвость. Взвешенность поступков. Я повидал немало детских домов и много ребят, живущих там, - маленьких страдальцев.

Страдание малого человека - вовсе не малое страдание. Оно еще ожесточеннее, больнее. Оно ранит на всю жизнь, как ранило Вас. Тем, кто с ними, - учителям, воспитателям, нянечкам, поварихам, - всегда должно быть очень трудно. Это не трудная работа, а работа, которая должна быть трудной. Там нельзя просто работать, эти дети требуют самосожжения от взрослого человека.

Рана, нанесенная взрослому, заживает медленно и трудно, а рана, нанесенная ребенку, оставляет шрам на всю жизнь. Поэтому я понимаю глубину Вашего признания, Иван: "Со своей несдержанностью, горячностью, вспыльчивостью боюсь идти к ним, да и боюсь, что надолго не хватит". Справедливо: сил нет, лучше не браться, эксперименты над собственным характером в детском доме неуместны и непоправимы.

Дорогой Иван! Я снова и снова перечитываю Ваше письмо, и меня не покидает чувство: Вы точно мечетесь по страницам собственной исповеди.

Хотите потрясти людей, пробудить их от спячки - и сомневаетесь в нужности этого. Хотите помочь малышам-детдомовцам - и не верите в собственные силы. Хотите найти старшего брата - и прекращаете поиск. Хотите полюбить - и боитесь.

"Так хочется, очень даже хочется кого-то любить, быть кому-то нужным, о ком-то заботиться... Но я никого не люблю. Я всех боюсь".

И людей боитесь, хотя и не можете без них: "...через некоторое время они уже мне надоедают и начинают раздражать".

Но ведь Вы сами отвечаете: "ни с одним человеком не был в духовном родстве, не ощущал необходимости присутствия этого человека".

Пожалуй, нет смысла писать Вам о радости человеческого общения одиночество Ваше не от незнания и не от непонимания, наоборот, знания и понимания Вам не занимать. Какой-то порожек Вы не можете переступить. Точнее, робеете.

И что же?

Где выход?

По Вашему письму судя, Вы его лихорадочно ищете, мечетесь мысленно от одного к другому, но тут же отворачиваетесь - сомневаетесь, не веря, не любя.

Вы замуровали себя в каких-то пересекающихся плоскостях, в каком-то пространстве, бьетесь, как муха в ухе, и не найдете выхода.

Полноте, Иван! Выход не один - их много, и, главное, Вы их все видите, точно знаете, только не хотите вырваться на волю.

Вам Ваши пересеченные плоскости очень любы.

Вам там тепло и уютно, в мире "неполноценности", немного придуманном.

Вы не терпите жалость, ненавидите жалеющих Вас людей - и жалеете самого себя, Вам жалко малышей, похожих на Вас, а Вы не решаетесь их пожалеть. Сочувствие принимаете за оскорбление и на этом шатком основании перестаете верить людям.

Послушайте себя: "хотел быть бессмертным, а в жизни стеснялся ходить в рваных ботинках и старых брюках". Вы пишете, Вас тянет к искусству, ну так вот, ежели у Вас есть слух, послушайте себя и вставьте недостающий мостик между жаждой бессмертия и рваными ботинками - мостик в форме жизненного поступка, страдания, отлитого в форму любого из искусств, - это же обещает художественное открытие, коли речь идет об искусстве. Обещает соединение противоположностей, коли речь о философии. Означает добро и недопущение зла, если разговор о воспоминании.

Иван, везде и всюду Вам недостает поступка, если, конечно, Ваше письмо не утаивает от стороннего взгляда еще каких-то неведомых обстоятельств.

Слезы по ночам от боли одиночества - это не только привилегия детства, отрочества, юности.

Человек может и должен плакать, став взрослым, седым, старым.

Но человеческая взрослость, в моем представлении, означает действенное начало - прежде всего.

Ребенок, отрок, юноша часто бессилен - он не может поступить.

Взрослый не может не поступить.

И вот здесь, я полагаю, мы подступили к главному.

Вот Вам самодиагноз:

"Я по-прежнему в детстве, я боюсь уйти из него и прийти во взрослый мир. Я не хочу принимать его, но он завоевывает меня. Уже начинаю приспосабливаться, усваивать условности. С прекрасным успехом строю загородки, что еще больше и надежнее скрывает меня от людей, оставляет боль мою со мной".

Ваш диагноз самому себе верен.

Вы застряли в детстве.

Ученые придумали слово "инфантилизм" - это означает детскость уже взрослого или взрослеющего человека. Физически и граждански зрелая личность, но зрелость внешняя не совпала со взрослостью душевной.

Считается, вроде ничего страшного. Точно телевизор "расконтурило" движется по экрану раздвоенный человек. Но человек - даже не его изображение. Чаще всего оболочка внутренняя дорастает до внешней, они совпадают в одно, наступает гармония. Но если не совпадают, одно не дорастает до другого - так ли уж все не страшно?

Так ли?