Собрание сочинений (Том 4)

Хозяин не был хлопотлив, какими обычно бывают хозяева, когда приходят гости, - напротив, полон достоинства и чинности. Он вообще не походил сегодня на хоть и "шишку", но все же торговую, а скорее на профессора, крупного ученого или даже именитого артиста. Получалось, быть его таким принуждала сама обстановка: новичок в этом городе, Клава услышала несколько уже известных даже ей громких фамилий, ее представили двум лауреатам - геологам, профессору медицины, человеку, влиятельному в системе образования, милицейскому полковнику. В последний миг, с некоторым и, видимо, обдуманным опозданием, возникло Клавино начальство, и она поразилась, как остальные гости торопливо задвигали массивными арабскими стульями с резными спинками, преувеличенно шумно приветствуя запоздавших, которые вели себя подчеркнуто сдержанно и солидно.

"Ну вот, ты и среди своих", - подумала про себя Клава, припоминая безобидную студенческую болтовню. Все выглядело приятно и достойно, хотя и вовсе не так, как представляла себе Клава. Говорили о политике, об американских президентах, о том, как далеко ушла медицина и какими простыми способами - с помощью математики - научились теперь открывать геологи замечательные месторождения.

Наконец настал черед Клавиного дебюта. Уже подвыпивший Наперсник на правах хозяина дома произнес тост за нее. Клаве казалось - щеки ее пылают, да и вся она горела от смешанного чувства стыда и радости. О ней так говорили прилюдно впервые в жизни.

- Выпьемте, - говорил Наперсник - за нашу юную прелестницу, за Диану нашей северной торговли, добрым словом помянув великого Петра, который еще в стародавние времена произнес мудрое: "Торговля сиречь ямщик промышленности и экономики"!

Честно говоря, Клаву сильно смутила эта цитата из Петра хотя бы потому, что слово "экономия" в ту далекую пору уже было в ходу, а термин "экономика" родился куда позже. Но ей было не до сомнений.

- Торговля, друзья, - вещал златоуст, - следует в колонне первопроходцев, можно даже утверждать, она - одно из четырех колес, на которых движется вперед наше развитие. Нас любят хулить, - грустно вздохнул Наперсник, - и в самом деле, разве уследишь за всеми шестеренками нашего сложнейшего механизма? Того не завезли, там машина сломалась, тут исполнитель нерасторопен оказался. И люди ворчат. Критика торговли стала, к печали, нормой оценки наших дел, а вот похвала... - Он закатил глаза, прислушался к тишине, нависшей над столом, и вновь повернулся к Клаве. Диана - богиня охоты, бог торговли - неповоротливый Гермес, но я умышленно призываю богиню охоты в наши ряды. Юная, спорая, энергичная, гибкая, - он поднял, улыбаясь, палец, - и не только в талии. - Наперсник враз, будто артист, посерьезнел. - Нам сегодня нужна именно Диана, чтобы, - он закончил резко, будто завершил не тост, а важный доклад, - вышибать фонды, пробивать товары, выколачивать продукты, поражать стрелами своего обаяния тех, кто держит эти фонды, и стрелами своих бровей всех, кто плохо обеспечивает народ товарами широкого потребления! Ибо торговля - это вид охоты!

Гости зааплодировали, мужчины стали подниматься, дабы выпить за Диану, как положено гусарам, - стоя, Клава же не знала, куда деться.

На другой день был подписан приказ о ее переводе товароведом.

* * *

Клава все удивлялась, не могла понять: Наперсник более чем благожелателен к ней, а вот комнату в новом доме не дал, хотя она и намекала, мол, молодому специалисту положено.

Он ласково, этак снисходительно улыбнулся:

- Помнишь сказку о золотой рыбке?

Клава непонимающе пожала плечами.

- Так зачем же тебе хоть и новое, но корыто! Будь уж владычицей морскою!

Наперсник зычно захохотал и исчез. Не вообще, конечно, не сказочно исчез из Клавиной жизни. Ее опустили вниз, на базу, а Наперсник остался там, наверху, теперь уже не в тресте, а в главке. Пропасть между ними легла, целая пропасть, и, сидя в телогрейке на прохладной базе одежды, Клава не переставала думать: чего же хотел от нее этот человек? Неужели домогался все-таки гадкого? Ждал-ждал от Клавы встречных шагов, взаимного расположения, не дождался, обиделся, и вот...

Три месяца Клавой совершенно никто не интересовался. Койка в общежитии, сосиски на общем столе - утром и вечером, переполненные автобусы по утрам, холодная конторка на базе, косые взгляды заведующего.

Завом был человек пожилой, предпенсионного возраста, к тому же чем-то сильно напуганный. Клава замечала, как он вздрагивал, если звонили из главка, как напрягался его голос и деревенело лицо. Никаких посторонних разговоров с Клавой он не допускал, лишь одни короткие и деловые вопросы-ответы.

Клава затосковала. Переход от многолюдия к одиночеству, от ласки к сухости, от доброжелательства к равнодушию всегда сильно бьет по человеку - каких бы крепких материй он ни был. А когда он молод и силен, даже самые скромные проявления дружелюбия встречаются им как спасение, как неповторимое счастье и прекрасная надежда.