Собрание сочинений (Том 4)

Клава содрогнулась. Теперь ей предстояло немало таких испытаний. Надо устроиться на работу. Надо получить прописку. И везде, она понимала, к ней отнесутся так, как этот милиционер.

Она поежилась, задремала снова. Опять ее тронули за плечо.

- Гражданка, поднимите ноги, уборка!

Где-то неподалеку гудел вокзальный полотер, а перед Клавой стояла старуха в сером халате и с мокрой щеткой в руках.

Клава еще не успела ее разглядеть, как старуха громко запричитала:

- Господи, неужто Клаша?

Приходя в себя, выплывая из тягостного трехлетия, Клава напряженно вспоминала полузабытое лицо: кто она, кто?

- Да я в тресте работала, когда ты у нас появилась, - морщинистое лицо старухи разглаживала улыбка, - тетя Паша меня зовут.

Еще в тресте! Когда же это было-то, если было вообще? Клава кивала головой, ничегошеньки, ну ничего не вспоминая, а тетя Паша говорила ей:

- Слыхала я про твою беду, знаю, ох ты, господи, уж не оттуда ли ты случаем? - и догадавшись, всплеснув руками, старуха присел на лавку. Куда ж ты теперь?

Клава молчала, опустив голову. Как и ответишь - куда? Дома у нее нет, это известно. Юридически он, конечно, есть, двухкомнатную квартиру получала она, и ее можно разменять, но разве до этого ей? Разве сможет жить она в этом городе, где все помнят властную красотку в черной "Волге"?

- К сыну, - проговорила Клава.

- К сыну! - как эхо отозвалась тетя Паша. - И где же он?

- У бывшего мужа.

- И ты здеся ночуешь?

Клава пожала плечами. Разве она ночевала? Ждала утра.

Тетя Паша заторопилась, велела Клаве обождать, только никуда, ни за что не уходить, скоро возникла снова, уже переодетая, повела Клаву к себе.

Жила тетя Паша неподалеку от вокзала, в тихом домике с палисадником, где росли желтые цветы, золотые шары, такие точно были у Клавиной матери, там, на Кубани, и Клава зарыдала, присев возле окна, едва ли не впервые поняв как следует, что с ней случилось.

И тетя Паша! Неужто же бескорыстие все-таки есть? Позвала к себе, накормила, велела: живи, сколько хочешь, если надо, я тебя пропишу.

Клава привела себя в порядок, погладилась и села - обессилев. Попросила хрипло:

- Тетя Паша! Сходите со мной! Одна не могу!

И вот они идут знойной пыльной улицей - старуха и женщина средних лет, - идут, то ли прогуливаясь, то ли онемев от какого-то тяжкого горя.

Улочки переливаются в улицы, и Клава надвигает на лоб платок, становясь старухой, как тетя Паша, - все ниже и ниже.

Вот дом, подъезд. Здесь у тротуара тормозила ее машина, и она ланью выскакивала на асфальт - уверенная, молодая, всемогущая.

Возле подъезда на лавочке сидят женщины, и Клава узнает их вовсе не изменившиеся лица.

Сердце колоколом гудит в груди, и Клава думает, что там, в заключении, она могла себе позволить такую роскошь и не думать о грехе, считая, что это было не с ней. Настоящее наказание начинается здесь, на воле.

Ей надо сделать шаг навстречу соседкам на лавочке, и тетя Паша подталкивает ее, а Клава не может ступить: ноги одеревенели.

Наконец делает шаг, говорит чужим голосом:

- Здравствуйте. Не узнаете? Я Клава.

- Клава? Клава! - В глазах у соседок страх - все-таки из тюрьмы смешан с сочувствием - все-таки живой человек, знакомая.

- Где мой сын? - спрашивает Клава, почти не слыша себя. - Не знаете?

Они знают. Перебивают друг друга, объясняют, что Ленечка на лето у бабки с дедом.

- Но тебя не пустят, - говорит одна из женщин.

- Почему? - спрашивает Клава.

- Почему! Почему? - возмущаются остальные.

- Ведь меня не лишили материнских прав, - говорит, что-то доказывая, Клава.

- Не знаю, - отвечает знающая женщина. - Это Павел говорил. Мне говорил.

Клава с тетей Пашей идут от подъезда. Позади остаются вздохи, приглушенный шепоток, свистящая фразочка: "С конфискацией".

Выходит, с конфискацией не только имущества, но и сына.

Клава точно просыпается. Находит телефонную будку, набирает знакомый номер, просит позвать Павла.

- Кто спрашивает? - естественный вопрос.

- Знакомая, - ответ неестественный, но точный. В трубке - мужской смешок, молчание, наконец, Павел:

- Кто это?

- Я, Клава.

Она торопится, ей нельзя возвращаться в свое прошлое. Ее интересует только будущее: Ленечка.

- Где сын, Павел? Я хочу увидеть его.

- Увидеть, - в голосе Павла металлические нотки. - А ты достойна этого?

Она на пределе - того и гляди сорвется, крикнет ему что-нибудь злое. Но Клава сдерживается.

- Я освободилась. Меня никто не лишал моих материнских прав.

- Вспомнила! - возмущается Павел.

- Да, вспомнила! - кричит она. - Что ты хочешь этим сказать?

- Ничего. Но чтобы тебе было все ясно, я сразу говорю: сына тебе не отдам. Ты воспитаешь из него...

Он умолкает, обрывает себя.

- Я воспитаю, - отвечает Клава, - из него человека.

- Ты поняла? - спрашивает Павел. - Сына я тебе не отдам, никакой суд тебе его не присудит, но показать покажу. Один раз. Можешь завтра поехать к нему. Он у моих родителей. Я им позвоню.

В трубке короткие гудки.

Надо же, как просто! Ни у Клавы сердце не екнуло, ни, видно, у него.

Все!

* * *

И вот настала пора вновь вернуться к письму, с которого и открылась мне эта история.