Собрание сочинений. Том 6. На Урале-реке : роман. По следам Ермака : очерк

Конечно, членам круга хотелось, чтобы известный теперь повсюду оренбургский казачий полковник Дутов выглядел посолиднее.

— Зато голос на всю Расею, — утешил кто-то.

— Голосом он тоже не вышел. Ежели на параде, так не услышишь. Вот был у нас… — И опять приводился в пример какой-то громовержец.

Григорий Шеломинцев, в парадном казачьем мундире, сидел смирно — мотал разговоры на ус.

«Хорошо бы Дутова атаманом войска! Перегодили бы чуток, покуда уймутся все эти крикуны: меньшевики да большевики (на кой пес они нам!), а после, глядишь, и царя нового выбрали бы. Такого, чтобы все забрал в ежовы рукавицы и баловства боле не допускал».

Что Дутов невелик ростом, Шеломинцева не смущало.

«Разве в том суть? Ишь распелись: не взял, дескать, ни волосом, ни голосом. Под венец идти и то краса не требуется. — Вспомнил, как выглядели на свадьбе Нестор и Фрося, но отмахнулся, настроенный на деловой лад. — Тут особа статья, из ряду выходяща».

Когда в дверях появился Дутов в сопровождении войскового начальства, бородачи-делегаты повскакали с мест, как школьники, и дружно гаркнули приветствие, ловя глазами каждое движение полковника. Поздоровавшись с ними, он, сразу окруженный тесной толпой станичников, порасспросил о житье-бытье, пошутил в меру, поулыбался. Но, узнав о столкновениях стариков с фронтовиками, о настроении молодых казаков «держаться нейтралитету», а то и о случаях прямого перехода в «ленинский лагерь», помрачнел, сердито поширкал большим пальцем под нагрудным ремнем портупеи. На сжатом кулаке побелели от напряжения суставы.

— Куда только смотрело бывшее жандармское управление? — сказал он с откровенной досадой. — Боялись народников, террора одиночек, а большевиков, самых злостных изменников родины, расплодили по всей стране.

— И меньшевиков да эсеров, — напомнили бородачи, с почтением глядя на дорогого гостя — своего, коренного казака Оренбургской станицы.

— Эти неопасны. Когда я ознакомился сразу по приезде с делами в войсковом управлении и в Оренбургском крае вообще, то увидел, что социал-демократы меньшевики и эсеры полезны для нас, поскольку, как и в центральных городах, они в раздоре с большевиками. Их поощрять следует.

Когда он взошел на кафедру для доклада, в зале стихло, и сразу отчетливо стало слышно, как, громко колотясь о стекло, жужжала большая оса, порываясь улететь в нежно-голубое сентябрьское небо, замутненное снизу городской пылью. Невольно все головы повернулись на этот звук. Посмотрел туда и Дутов, сказал неожиданно кротко:

— Выпустите ее!

Несколько казаков разом бросились к окну, но так как рама не открывалась, то один из них придавил «надоедного насекомого» широким пальцем, заскорузлым от грубой сельской работы.

«Оса ему помешала! — отметил про себя Григорий Шеломинцев. — Знать, аккуратист. Однако не сказал „прихлопните“, а „выпустите“. Это как понимать? Есть ли в нем само-то главное для атамана — строгость настояща? А то сегодня — осу на волю, завтра тем же большевикам поблажку даст. Покуда настроен против них. Зачем же других-то крикунов поощрять? Всех их к ногтю, чтобы духу не было».

Дутов спокойно, ожидая, возвышался над делегатами круга, коренастый, плотный, крупноголовый, внимательно оглядывал всех, заложив за ремень портупеи большой палец сжатой в кулак руки. Он искал поддержки матерого казачества и надеялся получить ее. Перед ним была кровно своя стихия…

События последних дней настроили его на приподнятый лад. Разговор с Керенским перед отъездом в Оренбург о будущем России еще раз показал Дутову слабость этого союзника и необходимость самому брать в руки борьбу против большевиков. Пока он пристально следил за ними: чем держалась и отчего стремительно усиливалась эта, вначале малочисленная группа людей? Их садили в тюрьмы, расстреливали открыто и за углом, но число их становилось все больше. Пугало то, что активное, жертвенное участие в деле, которое называлось пролетарским, принимали интеллигенты, казалось бы, далекие от нужд рабочих. Поэтому Дутов высоко оценивал роль меньшевиков и эсеров, активно боровшихся против ленинцев.

Больше всего его тревожила сейчас растущая разладица между зажиточным и бедным казачеством, которую он объяснял себе «разболтанностью» фронтовиков. Судя по донесениям из станиц, они, возвращаясь домой, переворачивали все понятия, установившиеся веками, поэтому фронтовиков надо было обуздать во что бы то ни стало.

Перед казачьим кругом в Оренбурге Дутов предстал в полной боевой готовности, с продуманным планом действий. И все в нем, предельно собранном, пришлось по душе делегатам: солидность, уверенность, большелобое, щекастое, тяжелого склада лицо с бабочкой темных усов над крупным ртом с плотно сжатыми, твердыми губами.

«И возраст подходящий — тридцать восемь годов — самый расцвет. И не такой уж приземистый. Прямо сказать, видный мужчина, — удовлетворенно отметил Григорий Шеломинцев, вместе со всеми хлопая в ладоши, сколько хватало сил. — А что голос не громовой, так это еще лучше: не будет нас, казаков, зря оглушать».