«Пожалуй, нам правда нелегко будет справиться с ним! И почему он отправил наших в Сакмарскую? Неужели хочет, чтобы казаки растерзали их самосудом? Там же все богатеи, да еще старой веры держатся. А других большевиков в такие же станицы по Уралу?..»
Потрепанный «форд» шел по безлюдной осенней степи, пересчитывал бревна на тряском мосту через Сакмару у села Татарская Каргала, катился по лесистой сакмарской пойме. И вот показались добротные дома на широких улицах, белые стаи гусей во дворах, цепные собаки за частоколами и плетнями. Зажиточно, неприступно жили казаки Сакмарской станицы.
Неприветливо глянули на приезжих бородатые старики, сидевшие на лавках вдоль стен в станичном правлении.
— Чево вам? — Узнав, злобно оскалились, завозились, точно лохматые псы: — Большевички!.. Носит вас!.. Комиссарши советски! Прижали вам хвосты, а туда же, на автонабиле раскатывают. Спихнуть бы с моста в Сакмару с вонючей этой коляской…
Однако бумагу Дутова станичники приняли с уважением, долго рассматривали, задевая бородами, — почти все были неграмотные. Прочитал ее вслух писарь. Старики пошушукались, вызвали двух молодых казаков и наказали проводить женщин в кутузку к арестованным.
— Нужно добиться, чтобы нас перевели в городскую тюрьму, — говорил Лизе обрадованный Александр, согревая ее озябшие руки в своих ладонях. — Дутовцы (и меньшевики, конечно!) рассчитывают на то, что нас тут убьют. И могла быть сразу самочинная расправа. У-у, как нас приняли! Сбежалась вся станица, бабы и те с дрючками, а одна православная старуха икону притащила!.. Лезет вперед, вопит: «Глядите, у них хвосты и рога! Антихристово племя!» Спасибо, рассмешила народ. Сначала-то все шарахнулись. Вот дикость, вот темнота! А живут богато, настоящие помещики.
— Ну какие они помещики! — Лизу поразили кудлатые старики в станичном правлении, то, как беспомощно они вертели в заскорузлых руках приказ Дутова. — Просто оседлые скотоводы.
— Ишь ты, экономистка! Ну, давайте попьем чайку со всей компанией. Отдохнете, согреетесь.
Сложенный из дикого камня амбар, где сидели большевики, стоял во дворе возле высокого, как в остроге, частокола. В маленькое оконце виднелись большой пятистенный под железом дом и копны сена, наметанные на крышах скотных базов.
Выйдя раньше других, Лиза увидела у коновязи пару лошадей, запряженных в рессорный тарантас, и красавицу казачку в нарядной шубе и белом пуховом платке, стоявшую в повозке. Собака, бесновавшаяся на цепи у амбара, исчезла, но где-то близко за плетнями слышалось ее грозное рычание. Что-то знакомое померещилось Лизе в лице степнячки. Всмотрелась и, ахнув, торопливо пошла к ней.
— Наследова? Фрося?
Фрося вздрогнула, спрыгнула с повозки, порывисто шагнула навстречу, залившись алым румянцем.
— Лизавета Алексеевна!
— Ну зачем так?.. Зови меня просто по фамилии. Это ты совсем другая стала, а я все та же.
— Не попрекайте меня! Не ради богатства польстилась я на замужество.
— Любовь? — строго спросила Лиза.
Глаза Фроси еще ярче заблестели, еще сильнее зарделись щеки, но только вздохнула легонько: видно, стеснило грудь волнение.
— Значит, счастлива?
— Почти.
— Чего же не хватает?
— Со своими помириться хочу. С маманей, братьями.
— Братья у тебя стоящие люди, — уважительно сказала Лиза. — Но с казаками нам сейчас не по пути: они с Дутовым против Ленина и рабочих пошли…
— А при чем тут я?
— Ты?.. Выбирать тебе, наверно, не придется, выбрала уже.
— Нестор не пойдет против рабочих, — шепнула Фрося и обернулась: из ворот база выплыла вторая невестка Шеломинцевых — Аглаида в богатой шубе, из-под которой выпирал, колыхаясь на ходу, целый ворох сбористых юбок. Кашемировая шаль, подбулавленная под жирным подбородком, туго обтягивала щекастое улыбчивое лицо.
— Сичас работники Верного на нову цепь посодют. Чуток своих не разорвал, проклит. Редко бывам у моих папани с маманей, вот он и отвык. Мишаню, поди-ка, вовсе бы не признал. А ты чаво тут с комиссаршей бобы разводишь? — насмешливо спросила она Фросю. — Они на машине прикатили к своим арестованным. — Подошла к Лизе, уперев руки в боки, пышная, большая, румянощекая, оглядела ее победоносно: — Чаво вы с нами боритесь? У нас пушки да полки конны, а у вас, рабочих, одни штаны драны, и жрать вам нечего.
— Не надо так! — попросила Фрося, заливаясь снова жгучим румянцем, но уже от стыда за грубость старшей снохи, которую Нестор нарочно сразу завез из Оренбурга погостить к родителям, чтобы без помехи заглянуть потом в Нахаловку. — Разве рабочие виноваты в том, что им есть нечего?
— Пили бы поменьше! — бросила Аглаида.
— У нас никто не пьет, — с досадой ответила Фрося.
— Ну и того хуже, коли ни пожрать, ни выпить… Ты не заступайся за свою бузотерску родню! Погостили бы у моих в Сакмарской. Все равно твои братья вас с Нестором опять турнут, хотя этак-то лучше будет: по крайности, перестанешь, как волчонок кормленый, в лес глядеть.