Собрание сочинений. Том 6. На Урале-реке : роман. По следам Ермака : очерк

Когда машина снова завиляла по улице села, Лиза оглянулась на двор родителей Аглаиды, где дюжий работник распрягал взмыленных лошадей. Суетились у тарантаса женщины, доставая узлы и свертки, передавали с рук на руки, как сноп, укутанного в одеяло горланящего малыша. Появился откуда-то красавец хорунжий, зашагал к дому рядом с Фросей, прильнувшей к его плечу. Это невольно задело сердце Лизы, и она на миг оправдала дочь Наследова: сразу видно, как счастливы молодые!

Но наивные слова Фроси о казачьем атамане вызывали досаду.

«При чем здесь я?» Вот здорово!.. Братья — революционеры, отец хоть и прихрамывал за эсерами, но тоже настоящий пролетарий, а она будто с другой планеты свалилась. Кем ей теперь доводится эта толстомордая? «У нас пушки! У нас полки конны!» Надо же!..

Подростки-казачата, подкараулив машину на выезде из станицы, стали бросать в нее камни. Одной женщине пробили голову. Бывалый шофер прибавил скорость и остановился только в пойме, когда крыши Сакмарской скрылись за чащами голых белокорых осокорей с пепельно-русыми верхушками. Все понимали, что возвращаться и жаловаться бессмысленно. Глядя, как Лиза перевязывала раненую женщину разодранными платками, шофер сердито сказал:

— Казачье, точно крысы, осатанели бы, кабы эту кровь увидели. Набросились бы на нас — терзать. А что вы думаете?.. Крысы — самые хищные животные. Летом мы видели на фронте, как они через окопы перли с германской голодной стороны — вся земля кругом шевелилась, кошек, собак моментально сжирали. Лошадь была привязана, и ту слупили.

Лиза, хлопоча возле раненой, вспомнила ночь ареста в Караван-Сарае, когда казаки избивали всех подряд. Тогда в темном дворе, тесном от многолюдства, они походили не на крыс, а на волков. И теперь мысли о Фросе, сияющими глазами смотревшей на своего мужа, одетого в форму казачьего офицера, вызывали у Лизы только жаркое негодование: Подумаешь, любовь! Будто нельзя было взять себя в руки! Правильно сделают Наследовы, если не пойдут на мировую…

В Оренбурге, едва въехали в пригород, сразу узнали, что объявлена всеобщая забастовка. Напуганные лица обывателей, торопливо шнырявших по улицам, усиленные казачьи разъезды, разгонявшие толпы рабочих, собиравшихся в группы, — все наполнило Лизу тревожным и гордым предчувствием бури. «Свободу нашим братьям рабочим!», «Позор атаману Дутову!», «Всеобщая забастовка — ответ палачам!» — грозно заявляли броские надписи, выведенные на стенах и на заборах.

— Видно, товарищи не дремали! — говорил шофер, одобрительно посматривая по сторонам. — Вот смелость!.. Смотри ты: пекари и колбасники тоже забастовали? А что господа будут кушать?

Дома Лизу ждала тревожная радость: вернулся Георгий. Обнимая брата, она с трудом удержалась от слез после пережитых волнений.

— Значит, уволили тебя за неблагонадежность? — полушутя спросил Георгий и добавил уже серьезно: — Ничего, сестренка, сейчас весь рабочий класс Оренбурга сам увольняется.

— Чем жить-то будем? — сокрушенно, но покорно сказала мать.

— Ничего. У многих дома — шаром покати, и детишки малые, а смотри, как дружно забастовали! Завтра идем к Дутову с ультиматумом. Первое: выпустить наших из-под ареста.

— Саша сказал: надо требовать, чтобы их немедленно перевели в городскую тюрьму. — Лиза прильнула к голландке, греясь после злого ноябрьского ветра. — Их нарочно рассовали по разным станицам: надеялись, что казаки сами учинят суд и расправу. Ну и злоба там против рабочих!.. Даже мальчишки…

— Наши мальчишки тоже маху не дадут. — Георгий улыбнулся, и его смугловатое лицо выразило застенчивую доброту, выдававшую всякий раз, когда он говорил о детях, скрытую тоску по семейной жизни. — Только что у меня связные были из Нахаловки: Ефима Наследова сынишка, Павлик, со своим дружком. Такие самострелы сделали себе — держись! Ежели драка будет, разве их удержишь?

26

— Вот как обернулось! — Нестор остановил лошадей, озадаченно посмотрел на Фросю, поправил на ней, словно на маленькой, завернувшийся край шали.

Она и выглядела подростком: так посвежело на степном раздолье смуглое ее лицо, оттененное белым пуховым платком.

И хотя обстановка в Оренбурге складывалась трудная, проходившие мимо «кавалеры» с веселым любопытством рассматривали молодушку Шеломинцева. Военные крутили усы, звякали шпорами, иные, поразвязнее, подкашливали. Но ни Фросе, ни озабоченному Нестору не было дело до этих лестных, а то и оскорбительных знаков внимания.

— Ну сама посуди, как мы теперь явимся в Нахаловку? Да нас там булыжниками закидают! — Нестору снова вспомнился разговор в землянке Наследовых. — Твои родители меня в прошлый раз чуть на кулаках не вынесли, не мог же я против них оружием обороняться!.. А сейчас вовсе гиблый момент…

— В такую даль ехали!.. — В голосе Фроси жалоба, на глазах — слезы.

— Я думал: приедем, когда мать с дедом будут одни. А тут забастовка. Значит, все дома.