Собрание сочинений. Том 9

Царь-мужик,                  самородок на стебле                                           сломавшемся кукурузном, —это он вытягивал на горбу,                                            желваками бугрясь,гроб эпохи своей,                             надрываясь под грузом,от холопского страха дрожа,                                          оступаясь в кровищу и грязь.Царь-мужик,                там, в Калиновке, лапавший девок на лавках,ненавидевший терку,                          которой на сталинской кухне был терт,он сыграл простачка-дурачка                                          в развеселеньких бородавкахи царю-пахану отомстил                     за подсунутый в пьянке под задницу торт.И за то, что внутри волчьей стаи                                                      пошел на восстание

и разламывать начал                                  барачную нашу тюрьму,и за то, что, все ногти о страх ободрав,из себя выцарапывал Сталина,благодарными будем ему.Не по-царски носил свою голову он,словно шляпой покрытую редьку.«Коммунизьм» для него                                       был одним из треклятых,непроизносимейших слов.Он Гагарина и Солженицына крестный отец,                               да и в живописи юморист-теоретик.Сколько дров наломал, но зато сколько спас он голов!Запихали в могилу его.                        Сдался, капитализму могилы не вырыв.Что-то скучно без стука                           мужицким пахучим ботинком в ООН.От хрущевских ракет                                   и до нынешних рэкетиров —вот зигзаги сегодняшних

                                         поствавилонских времен.Чтобы память Хрущева почтить,пригласила семья не лепилку-мазилку,                                           а штрафбатовца-скульптора,кто его матом в Манеже покрыл.Мрамор был черно-белый, как совесть,                                      а оттепель сунули в морозилку,и для нас, как для новояпонцев,                                              Курилами сделался Крым.Все же лучше хрущобы,        чем кров, бывшим братством народов сожженный.На могилу царя-мужика,                                         кто отходчив бывал и жесток,его бранью когда-то крещенный,                                          но все-таки им защищенный,опускаю нельстивый,                                   зато и нелживый цветок…2005

Памяти матери друга

Нэнси Миллнер-Гулланд[9]

Я столько раз при жизни был угроблен.Воскрес я от Сибири вдалеке —мне подарили жизнь вторую Робини Питер —                 на английском языке.Меня считали в СССР опасным,но помогла не кто-то,                                  а сама,как самый первый заграничный паспорт,пингвиновская станция Зима.Я помню Сассекс…                               А ты помнишь, Робин,в квартирке-крохотулечке моей,как встречу наших очень разных родин,ту встречу так похожих матерей.Шампанское, как ты теперь ни пенься,но никогда не повторится он —бокала Зины звон с бокалом Нэнси

особый,             нежный,                          материнский звон.Я интервью в газетах не читаюполитиков,                  играющих с войной.Я Нэнси с Зиной им предпочитаю —вот им бы я доверил шар земной.Все разное у нас —                              привычки,                                               песни,но молча руку разжимаю я,и мягко-мягко                       на могилу Нэнсилетит, шепча,                     сибирская земля…Талса, OK, 4 декабря 2005

2006

Послевкусие