Преподавал я синема в Нью-Йорке,а поскользнулся на арбузной корке.Две пенсионных бабушки-студентки,боясь, что их запишут в декадентки,испуганно сбежали с кинокласса,увидев итальянский фильм «Sоrpasso»,где, мышцы выставляя полуголо,по пляжам забавлялся «донайоло»как воплощение «донайолизма»,что в США страшней социализма.А может быть, – пытаюсь догадаться —им захотелось Гассману отдаться,но поняли они, что слишком поздно.Травмировало. Видимо, серьезно.Они вбежали после этой выставки,еще дрожа, на кафедру лингвистикии за ущерб моральный возмещеньяпотребовали в гневе возмущенья.Но там, под маской скрыв лицо поэта,был итальянец Питер Караветта.И он воскликнул им в порыве страстном:«Неужто не понравился вам Гассман?»А что затем? В глаза взглянув друг дружке,вдруг покраснели милые старушки…Витторио, неповторимый Гассман,когда воспламенялся, то не гас он.Конечно, обгонять небезопасно,но скушно без обгона, – без Sorpasso!Витторио, я по тебе тоскую —ты выбрал сам большую жизнь такую,что ты не сможешь жить потусторонне,как «донайоло»[24] или «истрионе»[25].Витторио, как два огромных грома,мы громыхали в Опере ди Ромапо-русски, итальянски, но дуэтом,как будто стали сдвоенным поэтом.Нам только б с края сцены не сорваться.Бессмертие? Оно – обгон, Sorpasso!Витторио, а я к тебе собрался.Хочу я прыгнуть в тот экран, в «Sorpasso»,в тот плохонький смешной автомобильчик,всех в мире обгоняющий обидчик,и мчать, сигналя хриплою сиреной,в наполненной любимыми вселенной,где нет для нас забытых и забывших,где нет друзей или любимых бывших,и рядом с еще юным Трентиньяномбыть заводилой, лихачом, смутьяном,но с разницей одной – чтоб эта смутане принесла случайно смерть кому-то.2009