Собрание сочинений в 15 томах. Том первый

– Попал, как слепой на стёжку! – победно вскричал Головань-старший, будто это он вчера из Белок. – Эк куда полез! Диковина, ядрён марш, ему асфальт! А вот это тоже пропаганда?

Кум долго, водянисто пялился, куда ему показали.

На бронзовый бюст.

Недоумевающе отстранился.

Снова подался к рамке.

– Невжель Юрко?

– Юрко, Юрко, – с ласковым, скользким смешком подсказал Иван. – Юрко Юрьевич Питра.

– Кум! Да он не со мной ли за свиньми ходил! – сражённый догадкой, пролепетал кривой старик.

– То ты, хлопче, ходил с ним за свиньми. А я был повыше вас в должности, – не без грустной иронии отмежевался от такой компании Головань-старший. – Я за овечушками надзор держал.

– Да Юрко был всех нас молодьше, в моём подчинении даже состоял, в подпасках бедовал батрачок, – торопливо, озарённо сыпал слова кривой старик, разгораясь, расцветая. – В Белках что, всем свинопасам памятники ставят?

– А раз заслужил человек… – На полгостиной раскинул Петро руки. – В самой Москве по съездам да по сессиям казакует. Как же! Верховный депутатища!.. Пять раз встречался с чумовым кукурузником Хрущёвым! С самим Брежневым пил собственную сливянку!..[367] Сам гнал…

– Погоди. Не пылуй![368] – отшатнулся сиротливо кум. – Везде Питра да Питра… Да-а… Лежачий камень мохнатеет. Он что у вас, Питра-то, Богом сейчас работает?

– Пока кукурузоводом. Звеньевой… По сто центнеров зерна ломит на круг! Лауреат государственной премии… 416 рублей 67 копеек отхватил! Три ордена Ленина… Дважды уже Герой Труда. За такое у нас при жизни полагается памятник. В Белках работает музей Питры. В цене хозяин земли.

– Хо-зя-ин! – с сарказмом, надрывчато процедил по слогам кум, пустив в свой голос всю стариковскую жёлчь. – Да он такой же хозяин земли, как я хозяин солнца!

Неожиданно выворотившееся сравнение глянулось самому куму.

На волос смягчился кум. Задумался.

Развела судьба двух свинопасов.

Один остался голодом кормиться.

Другой качнулся за океан принимать у умирающего деда ферму.

Тому памятник при жизни.

Этому…

Всю жизнь бился как рыба об лёд. Вёл концы к концам. Спустил с молотка всё под метёлочку Не выдержал, продал ферму. В бесславье добирает деньки свои живые.

Как же можно так разориться?

Деду, получившему надел в "эмиграционную горячку" в начале века, несахарно было. Надел лесистый. Чем обрабатывать? Скота нет. Инвентаря нет…

С таким же горемычным соседом-переселенцем дед сам поначалу впрягался в плуг, распахивали свои наделы…

Умирал дед, просил не продавать ферму.

"Не продай, сам бы уже давно ушёл спать до земли… Ехал, думал поймать Бога за бороду. А поймал чёрта за хвост…"

– Хо-зя-ин… – всё так же по складам мстительно тянул кривой старик, и эта издёвка, этот сарказм направлялись не далёкому Юрку́ из детства – слались самому себе. – За дело он меня тогда поддел… За дело… Соображай головой, а не черевиком. Не отдавай за пусто…

Кто был этот затаённый он?

На старика обратились все с недоумением и никто, исключая Голованя-старшего и бабу Любицу, ничего не понимал.

А старику, считавшему, что с фермой он продешевил, лезло в голову, вспоминалось своё, как уезжал с надела на городское последнее житие.

Собрал в машину остатки своей кислой роскоши.

Тронулись.

Тут уже бывшее его стадо возвращается домой. Забило тесно дорогу. Ревёт. Чёрный бык с белым пятном на лбу, с фонариком, осмелел, вплотную подступился к машине.

Шофер дудит. А бык ни с места.

Упёрся рогами в радиатор. Не пущу!

Это стадо старик из своих рук пятьдесят лет кормил. Сам обихаживал. Сам доил этих коров. И вот они больше не его…

Мутный страх сжал старика. Заплакал старик.

А вечер уже. Темнеет.

Шофёр шатнул за плечо. Что ж хлюпать? У нас дорога дальняя. Дурная.

Смахнул старик накатившиеся слёзы, спустился к быку, погладил по лбу и деревянненько заколыхался за бровку дороги – с напрыгом всё стадо за ним. Довольное, доверчивое, мирное.

Вычистилась дорога; драпанул старик в обрат к машине.

То-олько на подножку – сшиб его чёрный бык, крепенько понянчил на рогах; и рад старик, что всего-то одним глазом откупился.

Тогда старик и окривел. И до сих пор считает, что за продажу фермы ему б и не так стоило влить.

– Хо-зя-ин, – судорожно цедил старик, наливаясь тугой злостью. – Хвалитесь… А где ж, хозяйко, твоя земля собственная?

– Земля там, где и была. На месте. Вся твоя. Только работай, как Питра, – ответил Петро.

– Земля твоя на месте, – ладил в тон Петру Иван. – Никто её на плечах не носит…

19

Голь бедна, голь хитра, голь на выдумку добра.

В разговор впихнулся Головань-старший.

– Не расстраивайся, кум, – говорит Головань. – Не твои то сани подламываются… Не твоя земля, не твоя и пашенка. Что об чужом язык бить?

Кривой старик оторопело расстегнул рот.