Собрание сочинений в 15 томах. Том первый

Разве ревут волы, коли ясли полны?

Лучше упасть, как скала,

чем осыпаться, как песчаный берег.

Сам Бабинец уже подносился, выпал из годных годов.

Плохой здоровьем, он кручинно убивался, что не может вот так, как дед Головань, взять оружие и уйти воевать за свою Русинию, за свое Доробратово на ней, не такое уж и далёкое от Белок село; и то, что хотел, но не мог уже совершить отец, совершила Маргарита, дочка. Первая военная американская летчица, она сорганизовала в женский авиаполк всё больше выходцев из Европы, славянок молодых: не у каждой ли в роду кто-нибудь да и томился под немцем…

Славная девочка, ты взошла на самолёт, как на пьедестал.

В пилотке, в ремнях. За плечами парашют. Прощально вскинула ладную обнаженную по локоть руку – рукав гимнастёрки закатан.

Последний взгляд.

Последняя в грусти улыбка.

Прощай, вскормившая меня земля! Прощай я говорю. Не до свиданья…

Славная девочка, что же подняло тебя на чужом крыле в чужое небо?

Отправляясь на задание, ты с чужого неба судорожно впивалась взглядом в пристёгнутые к земле чужие деревнюшки, мысленно спрашивала: "Где же наш дом, мама?" Ловила себя на том, что слышала свой голос задавленный, звавший маму, братишку:

– Ма-а-мо-о… Иваночко… Совсем скоро свидимся у Вас… Дуже скоро… Иначе на что я здесь? Иначе к чему всё это?

Небегло, тревожно оглядывалась.

Взор спотыкался о тела бомб, рвался; зажмурившись, осторожно, будто боясь потревожить их взглядом, отворачивалась от них.

Ты везла бомбы, летела бить врага и до слёз боялась этих бомб.

Ты старалась не смотреть на них и с больным жаром, исступлённо уцеливалась глазами в ту сторону, где было Доробратово.

Ты не выговаривала это село. У тебя выкручивалось своё. Дорогобратово, Добробратово. Дорогие Братья. Дорогое Братство. Добрые Братья, Доброе Братство.

Там, в Добробратове, – до него какие сотни километров! – были мама, Анна Петровна, Иваночко, самая старшая из сестёр Мария, которую ты так ни разу и не видела, а по тот бок воды остались ты, отец, сестры Анна, София.

Полсемьи там, в Штатах, полсемьи здесь, в карпатском Добробратове.

Нужда, нужда крутила людьми, как бес дорогою…

Ты не знала, какое оно, Добробратово. Не знала, какая она, земля отцов…

Ты родилась в Штатах. А Родиной своей считала Добробратово, откуда выбежали все ваши корни.

Все ваши жили возле школы, где живут и сейчас. Однако отец твой не ходил в школу. Бедность не пускала.

Твоя бабушка имела на квартире учителя, кормила, а плату не брала. Одного хотела, чтоб учил он отца грамоте.

Реденькими вечерами учился уставший от дневных забот отец у засыпающего учителя. Учился разным грамотам. А толком не кончил ни одной. Однако его грамоты хватило – пел потом в православной церкви, саморучко написал две церковные книги, так и не изданные, правда.

Женившись, отец поехал заработать на землю. Было это перед первой мировой войной. Что-то раза два приезжал, прикупил землицы.

– Теперь бы ещё заработать на добрый дом…

Дом был тогда у ваших не то что сейчас – низенький, навалился на один бок, и твоя мама пожаловалась мне:

– Такой низенький, что я не могла вытянуться на полный рост. Оттого я теперечки кривая…

На мой вопрос о возрасте она резво вымахнула мне навстречу руку с просторно растопыренными четырьмя пальцами:

– О, я богачка! Ещё четыре – и все сто будут мои!

Видишь, почти в пять раз мама пережила тебя…

… Вот уже выдали в жёны Марию. Старшую.

А на дом отец так и не сбился деньгами за полный десяток лет.

Только на дорогу наберёг.

Позвал к себе маму, сестрёнок Анну, Софию.

И стронулись они. Приехали.

Отец, твердивший, что одной рукой не ухватишь две сороки, рассчитал…

Живи все вместе, быстрей, проворней скопим, быстрей вернёмся; выведем, выладим свой домок да заживём по-людски.

А судьба кинула карты по-своему.

Век прожить не дождливый час перестоять.

Родилась ты.

Через три зимы прибавка в семействе. Иван.

Какой там дом!

Не до жиру, быть бы живу.

Если дед Головань, вечно без работы или так, сидящий на пустяках, перебивавшийся крохами, зарабатывая на соль к селедке, погибнув на войне, так и не принял заокеанского подданства, то отец твой не мог позволить себе этакой счастливой воли. А ну одному кормить шестерых!?

Не тебе говорить…

Не имеешь их «веры» – нет тебе никакого ходу. А принял – свободней подобраться к делу поденьжистей.

И всё равно худо было.

Но как ни худо, а маме отец так и не разрешил взять американское гражданство. Не навек нанимались. Нам абы наскрести на домок да на обратный билетко.

А между тем большали, подрастали дети.

Вместе с детьми подрастала и тревога за них.

В ближних школах всё на английском.

С русским не подходи.

Почему?

Вместе с другими членами Русского общества пихнулся отец к правительству своего штата за разрешением.

– Высоки те пороги на наши ноги, а таки переступи-или, – возвратясь, говорил он тебе, втайне надеясь на милость верхов.

Ан нетушки. Всё оставили по-прежнему.

Что же будет с детьми? Кем они вырастут? Что вырастет в детях русского, если даже языка своего родного в школе не изучить?