Собрание сочинений в 6 томах. Том 1. Наслаждение. Джованни Эпископо. Девственная земля

— У меня имеется также первое издание эпиграмм Марциала, венецианское, издание Винделино ди Спира, in-folio. Вот, оно. А вот Бо, переводчик Марциала, комментатор пресловутых трехсот восьмидесяти двух непристойностей. Что вы скажете о переплетах? Застежки — работа мастера. Эта композиция приапов — высокого стиля.

Сперелли слушал и смотрел, в своего рода остолбенении, которое мало-помалу переходило в ужас и боль. Его глаза ежеминутно привлекал висевший на стене, портрет Елены.

— Это — портрет Елены, кисти сэра Фредерика Лейтона. Но вы взгляните сюда — весь Сад! «Философский роман», «Философия в будуаре», «Преступления любви», «Злоключения добродетели»…

Вы, конечно, не знаете этого издания. Напечатано за мой счет Гериссеем, эльзевиром XVIII века, всего в ста двадцати пяти экземплярах, на бумаге императорской японской фабрики. Божественный маркиз заслужил такую славу. Фронтисписы, заглавия, прописные буквы, все украшения включают все самое изысканное, что нам известно в эротической иконографии. А застежки каковы!

Переплеты были поразительны. Кожа акулы, шероховатая и жесткая, как на рукоятке японских шпаг, покрывала бока и корешки, застежки и щитки были из бронзы с большой примесью серебра, в высшей степени изящной резной работы, и напоминали самые красивые железные изделия XVI века.

— Автор, Фрэнсис Реджгрэв, умер в сумасшедшем доме. Это был гениальный юноша. У меня есть все его этюды. Я их покажу.

Коллекционер увлекся. Он ушел в соседнюю комнату за альбомом с рисунками Фрэнсиса Реджгрэва. На ходу он слегка припрыгивал и ступал неуверенно, как человек, пораженный первичным параличем, началом болезни спинного мозга, а его туловище оставалось прямым и не сопровождало движения ног, подобно туловищу автомата.

Андреа Сперелли беспокойным взглядом провожал его до самого порога. Оставшись один, был охвачен ужасным волнением. Комната, обитая темно-красным Дамаском, как комната, в которой отдалась ему Елена два года тому назад, показалась ему теперь трагической и зловещей. Может быть, то были те же самые обои, которые слышали слова Елены:

— Ты мне нравишься! — В открытом шкафу были видны ряды похабных книг, затейливые переплеты с фаллическими символами. На стене висел портрет леди Хисфилд, рядом с копией «Нелли О’Бриене»Джошюа Рейнольдса. Из глубины полотна, обе женщины смотрели с тем же проницательным напряжением, с тем же жаром страсти, с тем же огнем чувственного желания, с тем же волшебным красноречием, у обеих был двусмысленный и загадочный рот Сивиллы, рот неутомимых и неумолимых пожирательниц душ, как у обеих же был мраморный, непорочный, сверкающий неизменной чистотой лоб. Бедный Реджгрэв! — сказал лорд Хисфилд, возвращаясь с папкой рисунков в руках. — Без сомнения, он был гений. Никакой эротической фантазии не превзойти его. Смотрите!.. Смотрите!.. Какой стиль! Ни один художник, думается мне, не приближается в изучении человеческой физиономии к той же глубине и остроте, каких достиг этот Реджгрэв в изучении фаллоса.

Взгляните!

Он удалился на мгновение, чтобы закрыть дверь. Потом вернулся к столу у окна, и стал перелистывать собрание, перед Сперелли, не переставая говорить, указывая заостренным, как оружие, обезьяньим ногтем на подробности каждой фигуры.

Он говорил, придавая началу каждой фразы вопросительный оттенок, а каждому заключению — ровный, приторный каданс. Иные слова резали ухо Андреа, как резкий звук железного скребка, как скрип стального клинка о стекло.

А рисунки покойного Фрэнсиса Реджгрэва мелькали перед глазами.

Были чудовищны: казались видением терзаемого эротоманией могильщика, развертывались, как страшная пляска смерти и Приана, изображали сто видоизменений одного мотива, сто эпизодов одной драмы. И действующих лиц было двое: Приап и скелет, phallus и rictus.

— А вот это — высшая страница, — воскликнул маркиз Эджкемб, показывая последний рисунок, на который сквозь окно падала в это мгновение слабая улыбка солнца.

И, действительно, это была композиция чрезвычайной фантастической силы: пляска женских скелетов в ночном небе, в сопровождении бичующей Смерти. По бесстыдному лику луны пробегало черное, чудовищное облако, нарисованное с силой и мастерством, достойными карандаша Окусаи, поза мрачной корифеи, выражение ее черепа с пустыми глазницами, отличались поразительной живостью, живою реальностью, каких, в изображении Смерти, не достиг ни один другой художник, и вся эта комическая вакханалия вывихнутых скелетов в распущенных юбках, под угрозой хлыста, обнаруживала ужасающую лихорадочную дрожь, овладевшую рукой рисовальщика, овладевшее его мозгом ужасающее безумие.

— А вот книга, вдохновившая Фрэнсиса Реджгрэва на это беспримерное произведение. Великая книга!.. Редчайшая из редчайших. Вам не известен Даниэль Маклизиус?