Как узнало об этой сцене начальство — то ли благодаря микрофону, то ли Иван сообщил? — Кэсл так никогда и не выяснит, но то, что он разозлился, — сработало. С него сняли покров тайны, — сняли, как он через некоторое время понял, и Ивана. Вот так же Ивана убрали из Лондона, решив, очевидно, что по характеру он не подходит «вести» Кэсла, и теперь, после той сцены, Иван появился у него только раз — причем весьма притихший — и потом исчез навсегда. Возможно, у них тут существует бюро кураторов — как в Лондоне было бюро секретарш — и Ивана вернули в это бюро. В такого рода учреждениях людей ведь не увольняют — из боязни разоблачений.
Свою лебединую песню Иван пропел, выступив в качестве переводчика в здании на Лубянке, неподалеку от тюрьмы, на которую Иван с гордостью указал Кэслу как-то во время их прогулок. В описываемое утро Кэсл спросил Ивана, куда они едут, и тот уклончиво ответил:
— Тебе решили дать работу.
Все стены в помещении, где они ждали приема, были заставлены книгами в уродливых дешевых переплетах. Кэсл прочел имена Сталина, Ленина, Маркса, напечатанные кириллицей: ему приятно было, что он начинает разбираться в этом алфавите. В комнате стоял большой письменный стол с роскошным кожаным бюваром и бронзовой фигурой всадника девятнадцатого века, слишком большой и тяжелой для пресс-папье, — она могла служить лишь украшением. Из двери позади стола вышел плотный немолодой мужчина с седой шевелюрой и старомодными усами, пожелтевшими от сигаретного дыма. За ним следовал молодой, аккуратно одетый мужчина с папкой. Он был как служка при священнике, а в пожилом мужчине, несмотря на густые усы,
— Товарищ хочет, чтобы ты знал, как высоко оценена твоя работа. Он хочет, чтобы ты понял: твоя работа была настолько важна, что возникшие в связи с тобой проблемы потребовали решения на самом высоком уровне. Поэтому эти две недели тебя и держали в изоляции. Товарищ очень беспокоится, чтобы ты не думал, будто это из-за недоверия. Просто хотели, чтобы западная пресса узнала о том, что ты здесь находишься, лишь в нужный момент.
Кэсл сказал:
— Сейчас все уже наверняка знают, что я тут. Где же еще мне быть?
Иван перевел, и пожилой мужчина что-то ответил, а молодой служка улыбнулся, не поднимая глаз.
— Товарищ говорит: «Знать — это одно, а напечатать об этом — другое». Пресса же сможет напечатать о тебе, лишь когда станет официально известно, что ты тут. Цензура уж за этим проследит. Очень скоро будет устроена пресс-конференция, и мы сообщим тебе, чтó ты должен будешь сказать журналистам. Возможно, мы сначала немного порепетируем.
— Передай товарищу, — сказал Кэсл, — что я хочу сам зарабатывать себе на жизнь.
— Товарищ говорит, что ты уже многократно все заработал.
— В таком случае я рассчитываю, что он выполнит обещание, которое было мне дано в Лондоне.
— Какое именно?
— Мне было сказано, что моя жена и сын последуют за мной. Скажи им, Иван, что мне тут чертовски одиноко. Скажи, что я хочу пользоваться телефоном. И звонить я хочу жене — только и всего, не в посольство Великобритании и не какому-то журналисту. Если я рассекречен, дайте мне поговорить с ней.
Перевод занял уйму времени. Кэсл знал, что перевод всегда длиннее оригинала, но тут он был что-то уж слишком длинен. Даже служка и тот добавил фразу-другую. А высокопоставленный товарищ едва ли потрудился произнести хоть слово — он сидел все такой же благостный, как епископ.
Наконец Иван снова повернулся к Кэслу. Выражение лица у него было кислое, чего остальные видеть не могли. Он сказал:
— Они чрезвычайно заинтересованы в твоем сотрудничестве в издательском отделе — в той его части, которая занимается Африкой. — Он кивнул в сторону служки, и тот позволил себе поощрительно улыбнуться — ну, прямо точно сняли гипсовую маску с лица начальника. — Товарищ говорит, он хотел бы, чтобы ты работал у них главным консультантом по африканской литературе. Он говорит, в Африке много романистов, и им хочется выбирать для перевода наиболее достойных, ну и, конечно, лучшие писатели (отобранные тобой) будут приглашены Союзом писателей в гости. Словом, это очень важный пост, и они рады предложить его тебе.
Пожилой мужчина обвел рукой книжные полки, словно приглашая Сталина, Ленина и Маркса — и, безусловно, Энгельса — приветствовать романистов, которых отберет Кэсл.
Кэсл сказал:
— Они же мне не ответили. Я хочу, чтобы моя жена и сын были тут, со мной. Мне это обещали. Борис обещал.
Иван сказал:
— Я не стану это переводить. Такими вещами занимается совсем другое ведомство. Было бы большой ошибкой сваливать все в одну кучу. Тебе предлагают…
— Скажи ему, я ничего не стану обсуждать, пока не поговорю с женой.