Собрание сочинений в пяти томах (шести книгах) Т. 1

Вбежав невзначай в кабинет отца, я застываю на самом пороге от неожиданности.

С папой беседует мне не знакомый старик. Впрочем, нет: говорит он один, а отец только слушает, а тому ничего, видно, больше не надо. Он сидит боком в кресле. Отвороты длинной черкески, затянутой в осиную талию, откинуты, и ярким пламенем рдеет сукно шаровар, заправленных в мягкие бескаблучные сапоги. На груди серебрятся газыри, из-под черкески виден кремовый атлас кавказской рубашки, на множество перламутровых маленьких пуговок застегнутой на морщинистой старческой шее. Сбоку, на поясе, висит невероятный кинжал с рукояткой, отделанной чернью и серебром…

Оказалось, что это не просто так старик, а тоже дядюшка, родственник мамин — Мамонов, из той родни, что живут под Торжком, в самом осином гнезде Бакуниных и Петрункевичей…

Он немногим моложе отца по годам, по лицу же он просто ровесник старинным портретам, висящим в гостиной внизу. Очень подвижное сухое лицо его напоминает кого-то ужасно… Из прадедов, что ли… Не то… Да, пожалуй, кого-то из прадедов, но всего больше в нем сходства с портретом Суворова, открывающим книгу «Русский чудо-вождь».

«Что? А! Да, да! Мне покойная бабка еще моя говорила: у тебя, Александр, старинное лицо, нынче таких не бывает. Денщик мой вот тоже, бывало… — и, прервав разговор, он порывисто вскакивает с кресла и, перегнувшись почти под прямым углом — вот-вот переломится в талии, почтительно руку целует вошедшей смущенной сестре. — Рад Вас видеть, племянница, в добром здоровье. Дочка-то у вас, кузиночка, а? (Мама тут же сидит на диване). Молодцом; молодцом… И красавица, я погляжу! Не краснейте, племянница, я ведь старик, мне все можно… Да, я начал Вам про денщика…»

Вот это рассказчик! Как живой возникает любимый денщик дяди Сашин: голос, походка, привычки, чудачества, в которых оба не уступали друг другу. Турки его изловили, денщика, и замучили зверски, отрезали голову, выкололи глаза. В тот же день, спускаясь с конным разъездом по горной тропинке, Мамонов наткнулся на турок. Одного наповал застрелил, другого, обратившегося в бегство, догнал и шашкой его зарубил. «Изрубил всего, как котлетину. Рублю и не вижу ничего — перед глазами все голова моего денщика. Он и не дышит давно, не понять, где ноги, где голова, а я все кромсаю крест-накрест его… — и при этом Мамонов ожесточенно рубит воздух ладонью. — Насилу опомнился: что ж это я? Весь в кровище, Господи, точно мясник…»

Здесь не было строгой супруги его, Анны Николаевны, некому охладить пыл рассказчика обычным: «Ах, Сашенька, все-то ты врешь!» И старик разошелся…

Одни рассказы сменяют другие, но во всех в них такой же блеск и яркие сочетания характеров, случаев, подвигов и анекдотов, как эти огненные штаны, черкеска с газырями и рукоятка кинжала. Любил прихвастнуть, но и не будь этого, нашел бы, о чем рассказать. Живые глаза молодо и озорно горели, змеились улыбкой тонкие, чуть синеватые губы, и тысячи мельчайших морщинок то взлетали, собираясь на лбу, то стремительно падали вниз, к подбородку, начисто бритому. В его оживлении было много детского: сам себя слушал с таким наслаждением, таким простодушием…

Впрочем, если чисто гасконская какая-то живость фантазии увлекала его нередко к преувеличениям, в основах он всегда оставался правдивым. Из жизни своей он, наполовину сознательно, может быть, творил роман во вкусе Дюма. По духу же, вкусам и всем убеждениям это был вольтерьянец, заброшенный в мир с опозданьем лет этак на сто…

«Нет, он к старости стал вылитая баронесса…» — смеясь, повторяли о нем тетя Катя и мама.

А когда говорилось вот так — «баронесса», без имени и без фамилии, знали все, о ком речь. То была его, дяди Сашина, мать, баронесса Энгельгардт. Она все еще где-то жила — знаменитость прошедшего столетия. Давно минули годы, когда она пленяла старых и молодых красотой, эксцентричностью и остроумием. Застал ее позже и я, уже после революции, совершенно выжившей из ума пиковой дамой. Просватанная в молодости за сына знаменитого Шамиля, она схоронила рано умершего жениха и вышла вскоре за Дмитриева-Мамонова — отца дяди Саши. Позднее, овдовев, была еще несколько раз замужем, в том числе за неким Энгельгардтом, и эта фамилия так до старости за ней и осталась, а, впрочем, может, и путаю. Может, напротив, это была ее девичья, первая фамилия. Точно не знаю. Детей от Мамонова у нее было много — все мальчики. Этих детей она плохо различала между собой, никогда особенно не интересовалась, где они, что с ними, и, кажется, знала их лишь общим счетом.