Собрание сочинений в пяти томах (шести книгах) Т. 1

Голые окна, стены с невыгоревшими прямоугольниками там, где висели портреты и картины, из углов шлейфами свисает паутина… Все вот это высокое, пустынное, полутемное пространство было когда-то нашей залой, а дальше, за этим проемом, зияющим в избитой грязной стене, была гостиная. Здесь по вечерам тогда пели дуэты Леша, брат, с Марусей Жомини, мешая мне спать наверху, а я смотрел на них сверху: вот и доска в потолке, возле печи (ее потом заделали, но уже так и не заштукатурили)… Быть может, я все еще там, и сейчас стою на коленях в своей длинной рубашке, приложив глаз к щелочке, и стараюсь… нет, почему стараюсь? — вижу то, что было тогда или теперь?.. Сворачиваем. Впереди черное жерло коридора, где-то здесь должна быть лестница наверх. Но что это за шум? Немного дальше, за выступом стены, где буфет и черное крыльцо, а за ними другое крыло с комнатами братьев, Мадемуазель… Там кто-то есть… он колет лучину; слышно, как щепки с треском отлетают от полена. Сестра сама вбирается в мрак и тянет меня за собой молча… Под нами уже нижняя ступенька лестницы. И вдруг она громко скрипнула. Молчание. Хриплый мужской голос громко спрашивает: «Кто там?» Он совсем близко, в двух шагах, за углом. Молчим, прижавшись друг к другу. Рука в руке… Ему нас не видно. А если встанет и придет посмотреть? Что сказать? Нет, поленился, опять колет. Да и не впервой ему, наверное, слушать тут шаги и потрескивания, только ли мы одни… Стараемся переступать одновременно с теми ударами, которые он наносит, откалывая свои щепки топором или косарем. Вот и вся лестница. Мы наверху. Здесь такое же запустение. За окнами одичалый мокрый сад. В комнатах многие стекла выбиты. Пусты комнаты. Через эти сорванные с петель двери и пустые проемы трудно узнать кабинет отца, среднюю комнату. Делать нам в этих комнатах нечего, мы и не задерживаемся. Что же нас привело сюда? Никакой цели, только томящее желание посмотреть еще раз, посмотреть и незаметно уйти. Вот и чердак… Это — «белый». Входим и туда. Мелкий, как зола, пересохший песок чуть дымится под ногами. Вот в нем, в песке, что-то зашуршало: смятый листок исписанной бумаги; я наступил на него. Вера, нажимая на мое плечо, заставляет меня переступить еще раз и поднимает его…

На этом листке видны пожелтевшие ровные строки чернильного текста на французском — ни начала, ни конца. Торопливый почерк бабушки Надежды Александровны — матери отца, но не тот уверенный, твердый почерк, которым она писала впоследствии, — нет: смятенное волнение, испуг и неуверенность струились на этот листок с кончика пера:

«…D’un bout de la Russie à un autre… Ils m’ont horriblement fatiguée… „C’est un rude travail que d’écouter des ânes qui taisonnent“, — dit souvent O.U. Je suis un peu de son avis quand je pense à ces beaux de Samara… Quel neige, quels brouillons, quel vent, quel ennui!..

Demain c’est le jour de ma naissance. Pourquoi T. m’envoie-t-il des bouquets? Il me semble étrange… du reste, il est mieux que les autres et pourquoi faut-il n’envoyer des fleurs qu’ à ceux dont il se dit amoureux…»[93]

Здесь, на полях, карандашная пометка рукой отца: «И действительно, с того самого известного нам букета, когда ей минуло 16 лет, она получала от него букеты ко дню рождения…»

Дальше: «Il est toujours bon envers moi et quand je le compare à X., je ne peux m’expliquer pourquoi j’estime T. plus que X.

Je crois qu’il est moins mondain que l’autre, il n’a pas d’amis parmi toutes ces poupées de jeunes gens. Il est plus vrai que X. Ce dernier tient peu à ce monde… on n’aime pas T., il est billieux, brusque, il ne se cache pas. Oui, voilà son mérite, c’est cela comme cela m’a échappé malgré moi… X. a été d’une humeur dégoûtante dès qu’on lui a dit que ce bouquet magnifique venait de T.

Ils disent tous que T. est foux amoureux de moi, et il n’y a que moi qui sait qu’il n’y en a rien… Maintenant je m’y perds. Dieux sait. C’est fort étrange…

T. viendra demain… Il m’a demandé si nous serons chez nous. Maman me regardait si fixement, je sais qu’elle va me faire des questions. Comment faire? Je ne sais pas mentir. C’est affreux».[94]

Сестра выпустила мою руку и пробегает глазами листок, очевидно, вырванный из бабушкиного дневника, и надо же, наверное, эта страница написана накануне того дня, когда незадолго перед тем вернувшийся из Севастополя дед сделал ей предложение… На обороте еще несколько строчек: «Comme j’ai pleuré, j’ai tout, tout dit à maman. Pauvre maman. Comme elle a pleuré, ah, comme elle m’aime. L’idée que tout cela peut finir par un mariage la désole, elle a peur, pauvre chère mère, elle a plus raison qu’une autre. Me marier, mais je n’y songe même pas. S’il pouvait toujours rester à Moscou, je ne l’épouserais pas. Et s’il part? Non, s’il me demande en mariage, je sais que sans doute je…»[95]