Собрание сочинений в семи томах. Том 5. На Востоке

В избе солдатики что-то варят в печи: оказалась рыба, подаренная гольдами; на заедку казенные сухари принесли.

— Отбираем, — толкуют солдатики. — Которые ржавые — не едим; остальные в воде мочим — хорошо. Муку вот очень плохую получаем. На сплаве-то она подмокла.

Показали и муку эту: действительно нехороша.

— Плохое же, братцы, житье ваше.

— Очень плохое: вот и обуви и одежи нету хорошей.

Действительно: на них какие-то куцые шинеленки, дырявые и заплатанные рубахи.

На ногах какие-то ошметки, называемые чаржи или черки, из сыромятной кожи. Это — башмаки, калоши, туфли — все, что угодно, только никак не сапоги. Процесс созидания их очень прост и печален. Это — кожа, очищенная от шерсти и потом мятая в тальках (род льняного трепала с языком) самими же солдатами из казенного товару и потом сшитая в казармах умелыми и досужими. За чирки берут рубль, а больше одного-де месяца не выдерживают. На поношенные, прослужившие месячный срок смотреть невозможно. Подобные чарки носят все линейные солдаты; подобного же рода ошметки оказались на ногах и моих гребцов.

— В Николаевске, — говорил мне один из них, — матросы в сапогах ходят[19].

И неужели амурский солдат не стоит лучшей одежды и обуви, когда он поставлен в трудное, бездомовное и бесприютное положение? Солдатик на Амуре, как известно, несет тройную службу: он и сплавщик казенных складов на паромах, лодках и баржах; он и плотник — строитель всех казенных зданий по Амуру, всех станционных домов и проч.; он же и под ружьем на николаевской гауптвахте; он, одним словом, на всех тех работах, где и платье вчетверо скорее изнашивается и рвется.

Но — едем дальше!

Правые горы за ст. Елисеевской выходят на берег сначала невысокой обрывистым скатом, потом идут лесистыми высокими сопками. В кустах левого берега видны две гольдские деревушки; а вот на прикрутости правого берега и город Софийск[20]

.

Длинная-длинная казарма с ярко выкрашенной красной краской крышей, вся еще на сваях, без загрунтовки. Вблизи этой казармы четыре-пять домиков, крыши которых не успели еще выкрасить красной краской. Застроенная и до половины не доведенная церковь стоит прямо подле берега. Пни на берегу, пни перед казармой и пни за казармою; приготовленный шест для флага. Кругом густой, дремучий лес; огромные выси скал. Вот общие впечатления того места, которому решено дать название города Софийска. Затем — стройка кругом; солдатики во всех местах: и на строениях, и на берегу. Везде щепа и сор. Место, впрочем, довольно возвышенное и удобное для заселения, хотя гигантских трудов стоила — по всему вероятию — очистка его, плотно и густо поросшего лесом. На гору ведет лестница. На самом берегу еще что-то застроили. Город покуда заселен только одними солдатами; часть из них ушла прорубать просеку к озеру Кизи и от озера Кизи к морю (версты с четыре уже прорубили, а всех около ста).

Один из моих солдатиков стоит на корме, глядит на Софийск, головой покачал и глубоко вздохнул. Я спросил:

— Кого тебе жалко?

Поднял вздох с самого донушка:

— А вот на город-от смотрю и всячески думаю: строили, строили. Сколько денег потеряли, а зачем все? Поставили бы станок — и так бы хорошо было.

— Да ведь город надо.

— Зачем город? Не надо города. Обошлись бы всячески и без города. Ведь есть город, Мариинск, близко.

— Да ведь, чудак, надо же где-нибудь начальству жить, чтобы народом-то управлять?

— Каким народом управлять? Много ли мы с вами народу видели, от Хабаровки ехадши?

— Все же, кавалер, лучше как город стоит, а не станок.

— Ничего не лучше!

— Толкуй с тобой!

Но солдатик мой везет свое:

— Зданьев-то настроили много, а что в них пути? Все на живую нитку. Дурак ведь медведь здешний — смирен...

— Как так?

— Напустить бы нашего, рассейского, умелого: ему бы тут и на одну ночь работы не хватило. А двух приставить — живо по бревнушку разметали бы...

Воспоследовал неистовый, довольный хохот. Рулевой, вообще смешливый, так и заныл. Слышу: и между гребцами кто-то хихикает; и правый гребец очень доволен и крепко осклабился, и ротозей солдатик, заменявший в артели должность повара, сначала гигикнул, а потом и его раскачало со смеху.