Собрание сочинений в шести томах. Том 6

Свиридов разместился в ничем не примечательном, обычном усть-ижорском домике близ здания штаба. Домик стоит на склоне невского берега, окружен садом и забором, у калитки несет службу автоматчик, в освещенных аккумуляторной лампочкой сенях, возле аппарата полевого телефона, — капитан и майор.

Командующий армией сидел за столом над бумагами с толстым красным карандашом, зажатым в пальцах. Было часов десять вечера. Темная, хмурая ранняя ночь темного, хмурого декабря. Время от времени, сотрясая землю и домик, бьют шестидюймовки с канонерских лодок на замерзшей Неве. С хрустом, методично рвутся мины на одном из перекрестков усть-ижорских дорог (мы уже давно умеем различать по звуку, на каком именно), тикают на степс оставленные хозяевами гиревые ходики, за вспучившимися старыми обоями шуршит и шуршит мышь.

Свиридов долго читал подготовленную нами статью, изредка делал на полях карандашные пометки. Лицо у него волевое, умное. Сам весь плотный, собранный. Таким нам и представлялся большой артиллерийский начальник, представитель одной из самых «интеллигентных» отраслей военной профессии.

Удивляло, почему сам-то он сидит, а нам присесть и не предложит. Неужели только потому, что у него в петлицах звезды генерала, а у нас на двоих по два михалевских «кубика»? Если так, то это очень грустно для армии страны, строящей социализм и где не только производственные отношения между людьми, но и все иные их отношения должны строиться иначе, чем в мире капитала. У нас не должно быть чинодральства. Дисциплина — это одно, а высокомерие, идущее от высокого звания, — совсем другое. Щелкнет тебя судьба по лбу — и из генерала ты быстренько вновь станешь солдатом. Звание, должность — у нас это совсем не то, что было в царское время — князь, граф, барон. Лучше уж не подражать дурным образцам прошлого, надо всегда предвидеть возможные возвраты и к первоначальным своим состояниям.

Так или иначе, а минут тридцать мы протоптались перед столом командующего, пока он читал подготовленную нами статью. Самое смешное, что я-то человек невоенный и на все правила субординации мне бы наплевать, я запросто мог бы развалиться на стуле перед генеральским столом, мы с генералом были во всем решительно равны перед законами и правилами. Но вот тем не менее и я «нес службу».

Свиридов читал молча, почесывая лоб карандашом. Пе поднимая головы, он сказал вдруг:

— Скребет где-то.

— Да вот здесь, за обоями, — ответили мы.

— Нет, я имею в виду немца: где-то скребет минами.

Статью он одобрил, посоветовал сделать два мелких исправления и окликнул кого-то, кто бы проводил нас До порот.

В эти дни мы уже квартировали не у бабки-кулачки, мы ее покинули и ушли в другой дом, где нам отведен широкий топчан за русской печкой, на котором мы можем блаженствовать по ночам в тепле.

— Слушай, — сказал Михалев, когда мы пришли на свой ночлег после посещения «генеральской квартиры», — а он бы не обеднел, если бы угостил нас хотя бы чаем с хлебом. Есть жутко хочется.

Мы помолчали, попыхивая в темноте «беломорами», полученными у наших друзей — хозяйственников 85-й дивизии. Нам в общем-то был симпатичен новый командующий армией; в штабе армии, в дивизиях тоже о нем хорошо отзывались; хотелось найти оправдание тому, как он держал себя с нами; не хотелось его осуждать. Может быть, действительно во всем виноват мундир. Может быть, правы опытные виноделы, которые всегда против того, чтобы новое вино наливать в старые мехи. Киснет оно там — свидетельствует древний опыт. Хороший человек, умный артиллерист, а поди ж ты! Увидеть бы его в простом пиджачке — наверно, интересно бы побеседовали.

— А знаешь, — сказал я. — Не будем от этого огорчаться — оттого, что генералы нас с тобой не сажают за стол. Леший с ними. Опыт свидетельствует, что кое-кого из них потом будут долбать со страшной силой: дескать, не так воевали. Судить даже некоторых станут, вот как и этих командира и комиссара дивизии — Фролова с Ивановым. А солдаты — они всегда солдаты. Наше счастье, что мы все время с ними, с красноармейцами, то есть с солдатами. Нам с тобой ничего «пересматривать» не придется, ничего не надо будет стыдливо и крадучись подчищать в наших писаниях, переделывая героев в преступников, а трусов и предателей — в героев. А вот летописцам-то разных высокопоставленных житий предстоит нелегкий баланс на канате. Как считаешь?

— В общем ты, может быть, и прав. Но что он нас чаем не угостил, это нехорошо с его стороны.

Назавтра, напившись до отвала чаю у ополченцев в районе Саперной, мы поздним вечерним часом катили к своей Усть-Ижоре, намереваясь заскочить в нее только на минутку и ехать дальше, в Ленинград. Дул сильный студеный ветер, в щелях нашего поистрепавшегося «козлика» подвывало. Мела поземка, дорогу было видно плохо. И вдруг на повороте от Понтонной к Усть-Ижоре, сторонясь встречного грузовика, Бойко в этой белой круговерти промахнулся левыми колесами, и мы, перекидываясь через крышу, покатились вместо со своим «козликом» под откос.