Собрание сочинений. Зомби

Кейт тронулся с места, не очень понимая, куда идти, и сознавая собственный идиотизм, прикрытый мрачным сожалением.

И когда он окончательно утратил представление о времени и ничего не мог разглядеть на часах, деревья внезапно поредели, кустарник исчез, и Кейт обнаружил, что смотрит на несколько обшитых досками домов. За ними тянулась улица. Заборы вокруг двориков. Челюсть его отвисла; Кейт выругался и закрыл рот. Вытер рукавом лицо и увидел, как в домике прямо перед ним зажегся свет в кухне. Миссис Герман стояла у окна, приблизив к глазам чайник и слегка потряхивая его.

Чайник. Чертов медный чайник!

— Иисусе, — прошептал Кейт, — Господи… черт! — Жестом послав эту улицу в преисподнюю, он повернулся и пошел прочь, проклиная себя за то, что почти поверил, будто она живет в гробу. — Идиот! — Единственное правильное слово. — Идиот!

А все потому, что слушал детские сказки.

Тут Кейт вздрогнул и замедлил шаг. Стало холодно. Май вдруг сменился декабрем, окутавшим его, заморозившим щеки и пронзившим грудь. Из носа потекло, уши заныли от холода, и прошло некоторое время, прежде чем он услышал, как по лесу что-то движется.

Оно было слева, глубоко в темноте. И насколько Кейт понимал, сам он шел по единственной существующей здесь тропинке. Он подавил кашель — господи, до чего холодно! — и торопливо зашагал вперед, нащупывая левой рукой ветки и отводя их от лица, а правой сжимая у горла воротник ветровки.

Оно держалось рядом, потом постепенно отстало и оказалось за спиной.

Кейт пытался вглядеться в темноту, но добился только того, что стволы деревьев начали изгибаться, кусты взбираться куда-то вверх, а листья тянулись к нему и пытались схватить. Он посмотрел вперед, пытаясь увидеть огни на шоссе. Оно тут же оказалось ближе; он не сомневался, что звуки приблизились. Он попробовал засвистеть, но во рту пересохло. Он попытался продекламировать какое-нибудь стихотворение, но вспомнил только первую строчку «Танатопсиса» Брайанта.

Холод все усиливался. Сухой, извечный, он потрескивал, кусал за ноги сквозь хлюпающие по земле ботинки.

Смертельный холод и чернота вокруг; холод вонзался ему в череп, как когти разъяренной кошки.

За спиной захрустели кусты; оно, чем бы оно ни было, продиралось между деревьями.

И, несмотря на то что Кейт знал, что не умрет, что он бессмертен, как и все остальные люди, что он всего лишь писатель, живущий сразу за невысоким холмом, чуть дальше старой школы, он побежал. Подскочил, словно услышав выстрел из стартового пистолета, и понесся вперед, больше не обращая внимания на ветки и сучья, перепрыгивая через то, что казалось ему корнями, огибая то, что считал камнями.

Он мчался, пока не добежал до игровой площадки, оперся на один из скошенных железных столбов (холодный! Какой он холодный!), на которых висели качели, и сполз на колени, не отрывая взгляда от фар автомобиля, быстро едущего с запада на восток.

Школа стояла темная. Белый цвет стал тенью. Небо — светящееся, но не совсем белое, не совсем серое, мерцающее, как грозовая туча, неуверенная в своей мощи, — поглощало огни жилого комплекса. Кейт дрожал и смотрел на него до тех пор, пока не услышал за спиной шаги. Тогда он оторвался от качелей и метнулся вперед, через заросшую травой площадку, соскользнул вниз по холму и, пошатываясь, как пьяный, добрел до своей двери. Ключи в его руке прыгали и звенели, а он осыпал их бранью; дверная ручка оказалась на удивление скользкой и липкой.

Один шаг внутрь, и тут кто-то ткнул его в спину.

— Только сделай так еще раз! — говорил он Карлу Эндрюсу, стоявшему на крыльце и хохочущему в голос. — Плевать, если из-за этого я потеряю десять лет жизни и сто фунтов веса, но я сломаю твою чертову шею!

Потребовалось пятнадцать минут, чтобы Кейт перестал дрожать и согрелся. К этому времени спиртное было налито, Эндрюс сидел в кресле с подголовником, а сам Кейт, расхаживая взад-вперед, громко-оборонительно и агрессивно-стыдливо рассказывал о том, куда ходил, хотя так и не сумел объяснить зачем.

— Пошел, да и все, — сказал он, наконец остановившись, и сел на пол. — В тот миг мне это показалось хорошей мыслью.

Рассказывать о темноте и о холоде он так и не стал.

— Верю, — отозвался Карл. — Такое впечатление, что эта старая грымза живет тут вечно. Нетрудно понять, почему ты решил, что она…

— Я не говорил, что она кого-то убила! — огрызнулся Кейт. — Я просто… Черт, да не знаю я! Просто пошел, и все.

Он уже соображал: утром первым делом нужно взять у Мойры машину, отвезти мальчишек к дому Герман, показать им, где она живет, и только потом свернуть им шеи.

Карл осушил свой бокал и поставил его на пол.

— Давай поговорим о Стэне.

— О чем говорить-то? Мы с ним несколько раз вместе выпивали, и в основном я выслушивал его военные байки, вот и все.

Похоже, Эндрюса это разочаровало.

— И он никогда не рассказывал о школе?

Кейт помотал головой, потом вспомнил: