Собственные записки. 1835–1848

Нам, конечно, были рады. Я более всего сидел дома и нашел несколько пищи умственным занятиям своим в беседах с пастором имения Палена Циммерманом, человеком, кажущимся простодушным и откровенным. В разговорах с ним я мог заметить, сколько духовенство той страны отклонилось от настоящей цели своей – проповедания слова Божия. И сие-то, может быть, было причиной тому, что первые приступы православной пропаганды имели успех между латышами. Пасторы у них – помещики без владений; кредит свой поддерживают они вмешательством в частные и семейные дела крестьян, охотно прибегающих к их мнению и суду, и занятия такого рода узаконены ими под названием Consultation, для чего у них есть даже назначенные дни и часы; но при этом уже устраняются помышления о вере: их заменяют виды корысти. Пасторы выдают прихожанам своим письменные виды на позволение ходить по миру и собирать подаяния, сами же либо знаются с владельцами, либо проводят время в исследованиях учености, по тем предметам или наукам, к коим они более имеют склонности.

Я не имел случая сделать с кем-либо знакомство и проводил время свое более в одиночестве, и в сем отношении мне только удалось два раза видеться с генералом Крейцом, под начальством которого я некоторое время служил в Польскую войну…

Я не упустил, однако же, случая обозреть все, что могло возбудить мое любопытство в Митаве[133]

, и посетил музеум курляндский, заведение примечательное, как остаток национальности той стороны. В музеуме сем хранятся рыцарские доспехи, собрание портретов всех герцогов Курляндских, начиная от первого Кетлера до известной красавицы Бирон, вышедшей замуж за племянника Талейрана, собрание всех птиц, собственно в Курляндии водящихся, собрание вещей и оружия, принадлежавшего латышам до и во время завоевания их немецкими рыцарями, собрание разного рода уродов, родившихся в Курляндии, собрание набитых птиц и жаворонков американских. Музеум сей довольно обширный собран с одних курляндцев, без какого-либо вспоможения со стороны правительства, но с некоторого времени начинает упадать. Настоящего хозяйственного попечительства о нем нет, а есть какое-то неважное лицо, род слуги, который не что иное, как хранитель замка. Многие приношения, если и занесены в опись, то еще не размещены, а сложены в углу, в беспорядке, как бы в ожидании заботливого попечителя. В музеум сей принимались все приношения курляндцев, относящиеся даже до личных подвигов уроженцев курляндских. Так я нашел там известное изображение смерти бывшего адъютанта моего курляндца Лауница, убитого в 40-х годах в Абхазии, памятник, доставленный в музеум братом убитого. В музеум сей принимаются даже портреты курляндцев, известных на службе, или по каким-либо заслугам на военном или ученом поприще. Так видел я там портрет генерала Ридигера, командира 3-го пехотного корпуса. Жаль, что заведение сие упадает без всякой надежды вновь подняться, не иначе как с участием правительства, ибо бароны остыли к собиранию национальных памятников.

Я навестил также в Митаве склеп, в коем хранятся останки всех герцогов их, опять начиная с Кетлера до последнего Бирона, злодея России. Все они сложены в великолепных гробах. Кетлера остались только одни кости; но последние герцоги, вероятно, набитые или бальзамированные, сохранились почти в целости. Сам же Бирон лежит среди их, как бы неприкосновенный временем, на поругание потомства. В лице его сохранилось выражение злости, которую он утолял на наших предках и несчастном отечестве нашем, и отвратительный по воспоминаниям лик его лежит одетый в придворном платье с андреевским орденом. Склеп этот находится под замком[134]: отдельное большое строение, уже русскими построенное

[135], в котором долгое время жил Людовик XVIII[136]

.

Долее десяти дней, проведенных мною в Митаве, я бы стал скучать, потому что мне предстояло приятнейшее препровождение времени в Нарве и в Петербурге, с родными и людьми, ко мне ближе расположенными и более гостеприимными.

1847 год

Около 2-го числа января месяца выехал я со старшей дочерью из Митавы в Нарву для свидания с Прасковьей Николаевной Ахвердовой. Мы приехали ночевать в тот же день в Ригу, где, за неимением удобного помещения в гостинице, остановились ночевать у племянника моего Муравьева, Василия, сына брата Михайлы, служившего тогда адъютантом при военном генерал-губернаторе остзейских провинций Головине.