Сочинения

Здесь, кажется, каждый знает, как подобает себя вести, и это создает известную холодность, и еще кажется, что здесь каждый сам за себя и это влечет за собой то спокойствие, что так поражает здесь новичка. Бедность, кажется, вытеснена в кварталы, переходящие в поля, или же втиснута в темноту и мрак внутренних дворов, скрытых могучими телами господских домов. Кажется, что люди здесь перестали вздыхать и начали окончательно радоваться жизни и существованию. Но видимость обманчива и роскошь и элегантность всего лишь сон. Но и нищета тоже, возможно, всего лишь плод воображения. Что касается элегантности западного Берлина, она кажется превосходно живой и в то же время несколько подпорченной невозможностью спокойно развернуться. Все здесь, впрочем, находится в продолжающемся развертывании и изменении. Мужчины ведут себя настолько же скромно, насколько и не по-рыцарски, и можно быть просто счастливым, рыцарство в трех из четырех случаев было бы просто неподобающим. Галантность это нечто беспримерно глупое и нескромное. Поэтому здесь так мало по-настоящему прочувствованных сцен, а если где и затевается какое-нибудь приключение со вкусом, этого никто не замечает, но все-таки это очень изысканно. Мир господ сегодня это мир сделок, а у того, кто должен зарабатывать деньги, мало или вовсе нет времени вести себя вызывающе прекрасно. Отсюда и известный несколько грубый, отталкивающий тон. Вообще, на западе есть много забавного; пустяки так милы и очаровательны, насколько только можно представить. Там есть дама из низов, могущественная женщина, наивная, как маленький ребенок. Лично я ценю ее очень высоко, она роскошна и в то же время такая чудная. Там есть «малышка с Курфюрстендамм». Она похожа на серну, и в ней так много славного и милого. Там есть старец. В мире осталось лишь немного особей этого калибра, что знают толк в жизни. Этот вид объявлен вымирающим, и мне кажется, это очень печально. Недавно я видел одного такого господина, он показался мне явлением из прошлых времен. Но тут перед нами снова предстает нечто иное, разбогатевший провинциал. Он еще не отвык таращить глаза, будто поражается себе самому и счастью, в котором сидит. Он ведет себя слишком уж церемонно, словно боится обнаружить, откуда родом. Тут у нас снова очень, очень грозная милостивая государыня времен Бисмарка. Я поклонник строгих лиц и проникнувших все существо человека хороших манер. Меня вообще трогает все старое, как в архитектуре, так и в людях; но это не значит, что мне не доставляет наслаждения свежее, новое и молодое; а здесь как раз молодо, и запад кажется мне здоровым. Вытесняет ли порция здоровья известную порцию красоты? Отнюдь. Живое это и есть прекрасное. Ну да, возможно, я немного лукавлю, подлизываюсь и льщу; как, например, следующим предложением: здешние женщины прекрасны и привлекательны! Сады содержатся в чистоте, архитектура, возможно, немного грубая, но меня это не заботит. Сегодня каждый убежден, что мы дилетанты во всем великом, стильном и монументальном, и возможно потому, что в нас слишком много желания обладать или создавать стиль, величие и монументальность. Желания это дурная вещь. Наша эпоха это определенно эпоха чувствительности и честности, и это все-таки очень мило с нашей стороны. У нас есть попечительские заведения, больницы, ясли, и я охотно воображаю, что в этом что-то есть. К чему желать? Думаешь об ужасах войн старого Фритца и его дворце Сан-Сусси. В нас мало противоречий; это доказывает, что мы тоскуем по чистой совести. Но я что-то отошел от темы. Позволительно ли это? Есть так называемый старый запад, новый запад (вокруг церкви Поминовения) и совсем новый запад. Средний, пожалуй, самый приятный. Совершенно определенно, самую высокую и отборную элегантность можно встретить на Таунтциенштрасе; Курфюрстендамм привлекателен деревьями и колясками. Я с большим сожалением смотрю на конец моего сочинения, в фатальной уверенности, что многого, что я обязательно хотел сказать, я так и не сказал.

Полет на воздушном шаре