Памятник, в общем и целом, — вертикальная вещь, символический уход от общей горизонтальности существования, антитеза пространственной монотонности. Памятник никогда фактически не отходит от этой горизонтальности — как, впрочем, и все остальное, — но скорее на ней стоит, отмечая ее в то же время подобно восклицательному знаку. В принципе памятник — это противоречие. В этом смысле он напоминает свою наиболее частую модель: человеческое существо, равным образом наделенное вертикальным и горизонтальным свойствами, но в конечном счете успокаивающееся на последнем. Долговечность материала, из которого памятник обычно изготовляется — мрамор, бронза, затем, все чаще, чугун, а теперь уже и бетон, — еще больше высвечивает противоречивый характер этого предприятия, особенно если темой памятника является великая битва, революция или стихийное бедствие, то есть событие, которое привело к большим жертвам и было моментальным. Однако, даже если темой является абстрактный идеал или последствия важного события, существует явно ощутимое противоречие временн`ых рамок и представлений о долговечности, не говоря уже о фактуре. Возможно, принимая во внимание стремление материала к постоянству, лучшей темой для памятника является вообще-то разрушение. Сразу приходит на ум цадкинская статуя разбомбленного Роттердама[306]
: ее вертикальность функциональна, ибо указывает на сам источник катастрофы. К тому же, что может быть горизонтальней, чем Нидерланды[307]? И приходит в голову, что памятник этот обязан своей генеалогией великим плоскостям, представлению о чем-то, видимом издали, — будь то в пространственном или во временн`ом смысле. Что он имеет кочевое происхождение, ибо, по крайней мере во временн`ом смысле, мы все кочевники. Человек, так ясно сознающий тщету всех людских предприятий, как наш государь-философ, конечно, первый возразил бы против превращения себя в городскую статую. С другой стороны, двадцать лет того, что, по-видимому, было практически непрестанными пограничными боями[308], заставляя его перемещаться повсюду, фактически превратили Марка в кочевника. Вот, кстати, и конь его здесь.