Сочинения. Том 3

В эпоху Амьенского мира, в 1802 г., во Франции высказывалось иной раз убеждение, что отныне война с Англией уже не может нанести Франции особого ущерба: «англичане нам уже сделали все зло, какое только могли», они отняли маленькие колонии, а большие (Иль-де-Франс, Кайенну, Гваделупу, Сан-Доминго) они либо вовсе не могут завоевать, либо, завоевав (например, Сан-Доминго), не могут их удержать. Они разорили внешнюю торговлю Франции, но нейтральные суда все равно ввозили во Францию все то, что ей было нужно, и, кроме того, французы научились обходиться без их фабрикатов, без их сахара и их материй[48].

Когда в 1803 г. (постановлением от 6 брюмера XII года) было разъяснено, что допущен ввоз во Францию заграничной хлопчатой пряжи и хлопчатобумажных материй, то это возбудило живейшие нарекания со стороны многих промышленников, говорилось о гибели национальной индустрии[49] и т. д. Министерство, докладывая об этом Наполеону, делало оптимистический вывод, что французской промышленности нечего теперь бояться иностранной конкуренции[50]

. Высокие пошлины, которыми все-таки были обложены разрешенные к ввозу ткани, однако, нисколько не успокоили французских промышленников, и мы увидим дальше, что они добились полного воспрещения этого импорта.

В сущности, главным преимуществом Франции перед Англией в области промышленной конкуренции, по распространенному тогда среди французов мнению, должна была явиться большая дешевизна рабочих рук, которая обусловливает большую дешевизну фабрикатов[51]. Указывалось на могущественное земледельческое богатство Франции, на огромность ее населения (сравнительно с Англией); лучшим доказательством малой осведомленности французов в английских делах может служить то, что роль развития механического производства в Англии обыкновенно оставлялась при этих расчетах почти вовсе в тени. Исключением является брошюра «Le bon sens d’un manufacturier», вышедшая в 1802 г. и утверждающая, что англичане производят такие дешевые товары, что только полное запрещение их ввоза может спасти от этой убийственной конкуренции французскую промышленность[52].

Отношения между обеими державами становились все хуже и хуже.

Весной 1803 г. первому консулу был представлен министром внутренних дел доклад о состоянии торговых отношений между Францией и другими державами. Испанией правительство недовольно, находит таможенные ставки слишком высокими и хотело бы больше любезности относительно французского ввоза; с Голландией отношения хороши, и от нее требовать нечего; от Дании нужно домогаться установления более выгодной для Франции торговой политики. С Россией — «все в будущем». Марсельцы ждут только открытия Черного моря, чтобы предпринять ряд торговых путешествий к южнорусским берегам; хорошо бы заключить с русским императором торговый договор. Единственная держава, с которой все не налаживаются отношения, это Англия (la seule puissance avec laquelle nos relations commerciales soient incertaines et flottantes). Мир (только что заключенный) мало помог делу[53]…

Судя по некоторым отзывам современников, правительство склонно было скрывать от общества, что разрыв с Англией неминуем[54]

. Любопытно, что в дипломатических бумагах и разговорах, предшествовавших разрыву сношений и новой войне, ни английские, ни французские представители не говорили ни о чем, касавшемся торгово-промышленных интересов. Только в последней, роковой ноте лорду Уисуорту, посланной Талейраном, в виде гипотетического примера недопустимых английских требований поминается возможное желание Англии путем торгового тарифа остановить успехи французской промышленности; но это сказано лишь вскользь[55].

В памфлетах официозного происхождения, выпущенных по поводу начала новой войны с Англией, делались попытки провести мысль Талейрана уже не в гипотетической форме: говорилось о том, что Англия требует

закрытия французских портов, уничтожения станков, уничтожения французской промышленности. Так писал в июне 1803 г. один саперный генерал[56].

Французские власти иной раз даже официально, в печатных распоряжениях и объявлениях, объясняли нарушение Амьенского мира завистью Англии к успехам французской промышленности, к прогрессу машинного производства во Франции и сознанием, что «скоро нельзя будет выдерживать конкуренцию» с французской промышленностью; выставлялась на вид и большая дороговизна жизни в Англии, что якобы тоже могло внушить Англии опасения за свое промышленное преобладание. «Нам нужно защищать нашу промышленность»[57] — вот был популярный лозунг дня.

Твердая уверенность, что Англия захотела войной остановить промышленные успехи Франции, звучит и в адресе Лионской торговой палаты первому консулу[58].