Сочинения, том 42 (январь 1844 – февраль 1848)

Мы касаемся теперь самого чувствительного места цивилизации; это весьма неприятная задача – поднимать голос против нынешней глупости, против химер, принявших прямо эпидемический характер.

Говорить ныне против нелепостей торговли – значит выставлять себя на предание анафеме, как если бы в XII в. стали говорить против тирании пап и баронов. Если бы надо было выбирать между двумя опасными ролями, то, полагаю я, менее опасно было бы уязвить горькими истинами какого-нибудь самодержца, чем оскорбить дух торгашества, который ныне как деспот господствует над цивилизацией и даже над самодержцами.

Все же и поверхностный анализ покажет, что наша система торговли снижает и дезорганизует цивилизацию и что в торговле, как и во всех других делах, под влиянием сомнительных наук мы все больше и больше сбиваемся на ложный путь.

Спор о торговле ведется каких-нибудь полстолетия, а уже породил тысячи томов; но его инициаторы не увидели, что механизм торговли но своему устройству резко противоречит всякому здравому смыслу. Он подчинил все общество одному классу паразитирующих и непроизводительных агентов – торговцам[90]. Все основные классы общества[91] – собственник[92], земледелец, фабрикант и даже правительство находятся в подчинении у второстепенного, побочного класса – у торговца, который должен был бы быть их подчиненным, их служащим, сменяемым и ответственным агентом, но который, однако, по своему усмотрению направляет и сдерживает все пружины обращения.

В отношении других заблуждений, не касающихся торговли, общественное мнение и ученые корпорации уже более сговорчивы; в основном сходятся во мнении, что философские системы являются опасными иллюзиями, что опыт опровергает наши притязания на способность к совершенствованию, что наши теории свободы несовместимы с цивилизацией, что наши добродетели – социальная комедия, а наше законодательство – лабиринт; подшучивают даже над предметом модных споров – идеологией^{173}. Но болтовня о торговле, с ее теориями торгового баланса, противовеса, равновесия, гарантии стали святая святых, перед которым все склоняется. Вот, следовательно, та иллюзия, которую мы должны рассеять.

Прежде всего необходимо показать, что наша система торговли, ныне предмет тупого почитания, представляет собой антипод истины, справедливости, а следовательно, и единства.

Трудно объяснить веку, что именно та операция, которую он рассматривает как образец премудрости, есть не что иное, как наложенная на всю его политику печать невежества. Посмотрим хотя бы на известные уже результаты: морскую монополию, монополию фискальную, увеличение государственного долга, следующие одно за другим банкротства из-за бумажных денег, возрастающее мошенничество во всех деловых отношениях. Можно уже теперь заклеймить позором механизм свободной торговли

[93], т.е. свободного обмана, эту истинную промышленную анархию, эту чудовищно проявляющуюся силу в обществе[94].

Как же получается, что самый лживый класс общественного организма пользуется наибольшим покровительством у «апостолов истины»?[95]. Как же получается, что ученые, которые учат презирать низменные богатства, превозносят ныне лишь тот класс, который стремится к богатству per fas et nefas[96], класс биржевых игроков и скупщиков? Раньше философы единогласно порицали известные корпорации, которые посредством гибкой совести отстаивали положение, что брать и красть – разные вещи. Как же те самые философы превратились теперь в апологетов класса, еще более безнравственного, поскольку он утверждает, что торгашество – не обман, что надувать покупателя не значит его обкрадывать, что биржевая игра и скупка – отнюдь не означают грабеж производительного класса, словом, что работать следует только ради денег, а не ради славы; таков припев, который торговцы хором повторяют: «Мы ничего не делаем ради славы»[97]. Нужно ли еще удивляться, что новейшие науки сбились с истинного пути, если они защищают дело людей, открыто исповедующих подобные принципы?..

Торговля принимает различные формы на различных ступенях социального развития, ибо, будучи фокусом всякой социальной жизни, торговля существует, пока есть вообще налицо социальное состояние. Народ становится социальным, образует общество с того момента, как начинает производить обмен. Поэтому торговля имеет место уже при строе дикости

, где она носит форму прямого обмена. При патриархате она приобретает форму косвенного обмена; при варварстве основу торгового метода образуют монополии, максимальные и регламентированные цены, принудительные правительственные реквизиции, а при цивилизации – индивидуальная конкуренция, или лживая и беспорядочная борьба[98].

О прямом обмене у дикарей, не знающих денег, нам нет необходимости много говорить. Одному повезло на охоте, и он обменивает штуку дичи на стрелы, изготовленные другим, который не был на охоте и нуждается в съестных припасах. Такой способ не есть еще торговля, это – обмен.

Второй способ, косвенный обмен, и есть первоначальная торговля. Она осуществляется посредником, который становится собственником того, чего он не производил и не собирается потреблять. Этот метод, как бы он ни был плох и какой бы большой простор ни оставлял произволу, однако, очень полезен в следующих трех случаях:

1) В молодых странах, где существует только земледелие без промышленности; в таком положении находятся все колонии на первых порах.

2) В труднодоступных странах, как Сибирь или пустыни Африки; торговец, который преодолевает зной и стужу, чтобы доставить необходимые предметы в такую даль, – человек весьма полезный.

3) В угнетенных и порабощенных странах, где бедуины грабят караваны, вымогают выкуп у купца, а нередко и убивают его, следует оказывать всяческое покровительство тому, кто вопреки этим опасностям доставляет припасы в отдаленную страну. Если такой купец богатеет, он того заслужил.

В этих трех случаях торговцы не являются ни биржевыми игроками, ни скупщиками; они не перепродают, как один спекулянт другому, предназначенные для потребления предметы. По прибытии они открыто предлагают их потребителю в торговом помещении или на рыночной площади; они ускоряют промышленное развитие. Они хотят заработать – нет ничего более справедливого в цивилизованном мире; кто посеял, заслуживает того, чтобы пожать плоды. Но очень редко бывает, чтобы купцы довольствовались этой своей функцией; в одиночку или объединившись, они интригуют, чтобы затормозить обращение товаров и немедленно повысить цены.

Торговля приобретает порочный характер с того момента, когда посредники вследствие своего чрезмерного количества становятся паразитами на социальном теле[99] и вступают в соглашение, чтобы устранить товары, повысить цены под предлогом недостатка, который они же искусственно вызвали, словом, чтобы обирать одновременно и производителя и потребителя с помощью спекулятивных приемов, вместо того, чтобы открыто служить тому и другому в качестве простого посредника. Такое открытое посредничество можно встретить еще на наших маленьких рынках в деревнях и городах. Тот, кто покупает сотню телят или баранов, является полезным посредником для двадцати крестьян, которым иначе пришлось бы потерять целые рабочие дни, чтобы доставить их в город на рынок. Если, прибыв на рынок, он открыто выставляет свой скот на продажу, то он оказывает тем самым услугу и потребителям; но если он при помощи бог знает каких уловок сговаривается с другими «друзьями торговли»[100] с целью припрятать три четверти баранов, сказать мясникам, что бараны стали редкостью, что он может снабдить лишь немногих друзей, если он продает под этим предлогом на половину дороже, вызывает среди покупателей тревогу, а затем начинает выводить одного за другим спрятанных им баранов, продавать их по непомерным ценам, в связи с поднятой ранее тревогой и вымогает таким образом большие деньги у потребителей, – то это уже не простое обращение, открытое, бесхитростное выставление товара, – это сложное обращение, с его бесконечно разнообразными ухищрениями, порождающее тридцать шесть характерных пороков нашей торговой системы и равносильное узаконенной монополии. Когда завладевают хитростью всем продуктом, чтобы удорожить его, то это значит осуществляют посредством интриг гораздо бóльший грабеж, чем это делает монополия вооруженной рукой.

Я не останавливаюсь дольше на методе, свойственном варварству. Он включает максимальные цены, реквизиции и монополии, которые еще весьма употребительны и при строе цивилизации. Как я уже говорил в другом месте, различные образы действия, свойственные отдельным периодам, переходят в другие; поэтому не следует удивляться тому, что цивилизация заимствует отдельные черты как у высших, так и у низших ступеней развития. Таким образом, наш цивилизованный механизм торговли является смесью характерных особенностей всех периодов, с преобладанием, однако, характерных для ступени цивилизации, – а последние еще более отвратительны, чем черты, свойственные периоду варварства; ибо под личиной законности наша торговля являет собой не что иное, как организованный и узаконенный грабеж, при котором скупщики-посредники могут сговариваться, чтобы вызывать искусственное удорожание всех продовольственных товаров и грабить как производителей, так и потребителей, поспешно сколачивая скандальные 50-миллионные состояния, владельцы которых еще жалуются на то, что торговле якобы не покровительствуют, что торговцы не могут существовать, что ничего но делается и что государство погибнет, если торговца доведут до того, что он не сможет заработать больше 50 миллионов!

Между тем некая новая[101] наука учит нас, что этим людям следует предоставить полную свободу. Только предоставьте торговцам свободу действий, говорят нам; без этой свободы такой скупщик, который и так заработал лишь 50 миллионов, возможно ограничился бы каким-нибудь одним-единетвенным миллионом и его почтенной семье пришлось бы существовать на 50 тысяч франков ренты.

Dii, talem avertite casum![102]

Презрение к торговле, презрение, врожденное у всех народов, преобладало у всех заслушивающих уважения наций, за исключением некоторых приморских торговых племен, которые извлекали выгоду из торгашеских вымогательств и мошенничеств. Афины, Тир и Карфаген, получавшие барыши от торговли, не могли выражать к ней презрения; каждый воздерживается от шуток по поводу путей, приведших его к богатству, и менее всего станет финансист высмеивать искусство, с которым можно приписать нули в счетах или же предоставить врагу завладеть бухгалтерскими книгами, убрав при этом кассу в безопасное место, но заявив, что он и ее захватил вместе с книгами.

В действительности у древних народов, как и у людей нового времени, торговля была предметом насмешек со стороны всех почтенных классов. Как можно уважать насквозь мошенническую профессию, как можно ценить людей, в каждом слове которых обнаруживается обман и которые при помощи этого чистого искусства сразу зарабатывают миллионы, тогда как честный землевладелец, который благодаря своему богатому опыту, труду и напряжению обрабатывает свой земельный участок, едва добивается небольшого увеличения своего незначительного дохода?

Между тем вот уже столетие, как новая наука, именуемая экономией, вознесла на вершину почестей торгашей, биржевых игроков, скупщиков, ростовщиков и банкротов, монополистов и торговых паразитов; правительства, обремененные возрастающими с каждым днем долгами и постоянно изыскивающие способы, как бы одолжить деньги, вынуждены были скрывать свое презрение и щадить этот класс торгашей-кровопийц, который держит под замком денежный сундук цивилизации и выколачивает все сокровища из земледельческого и промышленного производства под предлогом обслуживания его. Никто не отрицает, что торговля обеспечивает транспорт, снабжение, продовольствие и распределение, но она действует как слуга, который, производя действительную работу стоимостью в 1.000 франков, крадет у своего хозяина 10.000 франков в год, в десять раз больше того, что он для него производит.

Подобно тому как молодой мот втайне презирает еврея, к которому каждую неделю ходит, позволяя ему драть с себя шкуру, но все же каждый раз весьма вежливо его приветствует, так и нынешние правительства сочли необходимым заключить полное явного презрения перемирие с торговлей, приобретающей, впрочем, тем больший вес, чем она искуснее умеет смешиваться с теми самыми фабрикантами, которых она обирает. Экономисты, которые нашли в этом торгашеском вертепе рассадник новых догм, кладезь систем, низвергли мораль вместе со своими мечтами о правде, чтобы возвести на престол своих любимцев – биржевых игроков и банкротов. Вслед за тем все ученые стали состязаться друг с другом в самоунижении; сперва наука начинает допускать этих «друзей торговли»[103], как равных, – Вольтер посвятил трагедию одному английскому купцу[104]. Ныне эти биржевые игроки изрядно посмеялись бы, если бы ученый позволил себе посвятить им трагедию! Биржевая игра сбросила маску, она не нуждается больше в фимиаме ученых; она хочет тайного, – а скоро захочет и узаконенного участия в правительстве! Ведь мы видели, что конгресс в Аахене не мог ничего решить до приезда двух банкиров^{174}.

Но экономические системы, как бы они ни прославляли золотого тельца торговли, не смогли, однако, уничтожить то естественное презрение, какое питают к нему нации. Торговля все еще остается предметом презрения у дворянства, духовенства, собственника, чиновника, юриста, ученого, ее презирают художник, солдат, любой класс, заслуживающий уважения. Тщетно она доказывала им при помощи бесконечных софизмов, что следует почитать кровопийц-биржевиков, – все еще преобладает прирожденное пренебрежение к этой категории выскочек. Каждый поддается влиянию догмы, которой благоприятствует фортуна, но каждый продолжает втайне презирать гидру торгашества, которая нисколько этим не смущается и следует по пути своих захватов.

Как могло случиться, что наш век, опубликовавший труды о преступлениях стольких категорий граждан, даже о преступлениях федератов^{175}, которые просуществовали лишь один месяц в 1815 г., как случилось, что этот век, не пощадивший в своих сводах и публикациях о преступлениях ни королей, ни пап, ни разу не подумал предать гласности преступления торговцев? Между тем писатели единодушно жалуются, что им недостает материала. Чтобы показать им, насколько благодатен этот материал, я подверг систематическому анализу лишь одну (из тридцати шести)[105] разновидностей преступлений торговли при цивилизации. Вот эти тридцать шесть отрицательных особенностей нашей торговли при господстве индивидуальной конкуренции и хаотической борьбы, основанной на обмане.