Сочинения, том 42 (январь 1844 – февраль 1848)

— — —

[Заключение]

Так пишет Фурье. Продолжение этой статьи во второй книжке «Phalange» содержит три главы о биржевой игре, о барышнической скупке (accaparement) и о паразитизме, которые, однако, в большей своей части уже были опубликованы в «Четырех движениях»^{187}. Отчасти по этой причине, отчасти потому, что помещенного выше отрывка вполне достаточно для моей цели, я на этом заканчиваю.

Пусть ученые господа немцы, которые так усердно бороздят «безбрежное море» бездонных[144]

теорий, стремясь во что бы то ни стало выудить «принцип» «социализма», берут пример с commis marchand[145]

Фурье. Фурье не был философом, он питал сильную ненависть к философии, жестоко ее высмеивал в своих произведениях и высказал при этом много соображений, к которым наши немецкие «философы социализма» должны были бы отнестись внимательно. Правда, они мне возразят, что и Фурье был не менее «абстрактен», что посредством своих серий он сконструировал бога и мир не хуже самого Гегеля, но это их не спасет. Гениальные – несмотря ни на что – чудачества Фурье не оправдывают скучных так называемых построений засушенной немецкой теории. Фурье конструирует по-своему будущее, после того как правильно познал прошлое и настоящее; немецкая теория сначала разделывается по своему усмотрению с прошлой историей, а затем предписывает также и будущему, какое ему принять направление. Сравните, например, данные у Фурье эпохи общественного развития (дикость, патриархат, варварство, цивилизацию) и их характеристики с гегелевской абсолютной идеей, с трудом прокладывающей себе путь через лабиринт истории и в конце концов сооружающей, охая и кряхтя, некую видимость трихотомии – в противовес четырем мировым империям^{188}

; что же касается послегегелевских конструкций, то о них и говорить нечего. Ибо, если у Гегеля конструкция все же имеет какой-то смысл, хотя и превратный, то у послегегелевских изобретателей систем она лишена уже всякого смысла.

Немцам пора бы уже перестать, наконец, так кичиться своей основательностью. Из самых ничтожных данных они не только выведут вам что угодно, но и увяжут это со всемирной историей. На основании первого попавшегося, полученного из третьих рук факта, о котором им даже не известно, произошел ли он так или иначе, они вам докажут, что он должен был произойти именно так, а не иначе. Разве кто-нибудь в Германии писал о социальных вопросах, не сказав и о Фурье чего-нибудь такого, что самым основательным образом дискредитирует немецкую основательность? В числе прочих некий г-н Кайзер^{189} сразу же использовал «отличное сочинение Л. Штейна» для создания всемирно-исторической конструкции, у которой, к сожалению, лишь тот недостаток, что все положенные в ее основу факты ложны. Что касается Фурье, то немецкая теория уже, по крайней мере, раз двадцать отводила ему «место в развитии абсолютной идеи» – и каждый раз другое место – и каждый раз в отношении сути дела немецкая теория полагалась на г-на Штейна или на другие такие же сомнительные источники. Поэтому-то немецкий «абсолютный социализм» так ужасающе жалок. Немножко «человечности», как сейчас принято выражаться; немножко «реализации» этой человечности или, скорее, животности, кое-что о собственности по Прудону – из третьих или четвертых рук, – несколько вздохов о пролетариате, кое-что об организации труда, жалкие союзы для улучшения положения низших классов народа^{190} – наряду с безграничным невежеством в отношении политической экономии и действительного состояния общества – вот к чему сводится весь этот «социализм», который к тому же утрачивает последнюю каплю крови, последние следы энергии и силы в результате своей беспартийности в области теории, своего «абсолютного спокойствия мысли». И таким переливанием из пустого в порожнее хотят революционизировать Германию, привести в движение пролетариат, побудить массы к мысли и действию!