Сочинения в 2 томах. Том 2. Сердца моего боль

Лисенков был вдвое моложе и в десятки раз практичнее, изворотливее старика отставного гусара, я не сомневался, что и на гражданке он не пропадет, женится и пристроится — лишь бы не воровал, — а вот где и как проведет остаток жизни отставной гусар Арнаутов, я, сколько ни размышлял, сообразить не мог.

К предстоящей своей неизбежной демобилизации Арнаутов относился внешне спокойно и, как всегда, с юмором:

— Не надо меня утешать! Мне пятьдесят девять лет, я самый старый во всей дивизии. Война кончилась, и меня уволят первым. Армия — это не пристанище для престарелых, и в аттестации при увольнении еще напишут: мышей не топчет и женщин — тоже.

Позавчера, когда, поужинав, мы поднялись к себе, а старик, по обыкновению, отправился играть в преферанс, с почти часовым опозданием приехали Володька и Кока. Они привезли трофеи: немецкую двадцатилитровую пластмассовую канистру, полную пива, и свыше десятка больших вяленых вобл, добытых, как оказалось, на армейском продовольственном складе через одну из многих Кокиных знакомых, лейтенанта интендантской службы, именуемую довольно странным прозвищем «пуповка» — мне тогда и в голову не могло прийти, что это не кличка, а жаргонное обозначение женщины определенного телосложения. Слышать я, разумеется, слышал, но в то время не знал значения и других подобных жаргонных терминов распространенной среди офицерства классификации женщин: сиповка, багамот, легковушка, швейная машинка, королек, воронка, симуля, костянка, «прощай, Родина!», бульонка, с зубами, выворотка, мышиный глазок, княжна, ладушка, гудочек, нутряк, хлюпалка, каторжные работы, фуфлянка, химия, нулевка, стальной лобок.

Некоторые из этих обозначений сохранились еще со времен старого русского офицерства, другие появились позднее, впрочем, ни в тех, ни в других не содержалось загадочного, замысловатого или похабного — все было просто и предметно. Так, например, «легковушками» еще во время Первой мировой войны, когда легковые автомобили были немалой редкостью, среди офицеров Действующей армии именовались легкодоступные женщины, которые, боясь упустить мимолетное счастье, в первые же минуты отдавались прямо в салоне. Отсюда, очевидно, возникло сохранившееся и спустя десятилетия выражение «проехаться (или «прокатиться») на легковушке». «Бульонками» именовались худенькие, костистые женщины: в конце двадцатого столетия под влиянием Запада они стали престижной, манящей моделью, худоба сделалась мечтой многих миллионов, достигаемой диетой, воздержанием и даже беспощадным голоданием, однако до этого в России испокон веку в женщинах ценили телесность — бедра, груди и прочие округлые выпуклости, и в сороковые годы, во времена моей юности, с худенькими, костистыми, как о них тогда язвительно говорили: «я люблю твои хилые ноги и люблю твою чахлую грудь», имели дело лишь за неимением лучшего.

Впоследствии я узнал, что настоящий офицер должен уметь безошибочно классифицировать женщину еще до близости с ней — по экстерьеру, по движениям и походке, в особенности же по строению ног, бедер и ягодиц («станочек» и «подвеска»), а также по темпераменту, по выражению или игре лица и глаз и, наконец, по явным или замаскированным намекам, однако лично мне, хотя я, безусловно, был офицером в законе, достичь такой компетенции и совершенства и в последующем так и не пришлось, впрочем, и обстоятельства моей дальнейшей жизни никак тому не способствовали. Однако в памяти навсегда осталось, что, например, к женщинам типа «мышиный глазок, княжна, ладушка и гудочек» следует стремиться — они наиболее привлекательны и приятны; женщин же типа «костянка, хлюпалка, «прощай, Родина!», воронка или каторжные работы» необходимо избегать, иметь дело с ними — удел штатских, а также по нужде, с голодухи — рядовых и сержантов.

Володька и Кока крикнули меня и Мишуту, мы спустились вниз, Жан-Поль принес нам ужин, поставил высокие глиняные кружки для пива, Володька налил и ему и дал толстую рыбину, и эльзасец, с достоинством поблагодарив, сразу ушел в угол и присел на свой стул рядом с дверью в кухню и оттуда с интересом или удивлением смотрел, как мы все четверо старательно колотили воблами о каблуки сапог, осыпая рыбьими чешуйками инкрустированный орнаментом вишневого цвета прекрасный немецкий паркет. Не сводивший с нас глаз Жан-Поль, как и обычно, находился в полной готовности по первому зову или знаку подбежать и прислуживать, и эта его постоянная готовность и выражение на лице непрестанной преданности вызывали у меня к нему чувство признательности и симпатию.

Мы уже пили пиво, когда я заговорил об Арнаутове, о его предстоящем увольнении из армии, ожидая, что друзья чтонибудь сообразят и подскажут. Мишута и Кока сочувствовали, но, как и я, придумать ничего не могли, произносили общие фразы, а затем, когда я попытался продолжить разговор о судьбе отставного гусара, Володька, до того молчавший, сказал мне четко и категорично: