Сочинения в двух томах. Т.2

В главе XXIX я установил как одну из причин распада государств их несовершенное образование, заключающееся в отсутствии абсолютной и произвольной законодательной власти, в силу чего гражданский суверен не всегда может пускать в ход меч правосудия, как если бы этот меч был слишком накален, чтобы его можно было держать. Одна из причин этого (о чем я не упомянул там) есть то обстоятельство, что все гражданские суверены стремятся оправдать ту войну, посредством которой их власть была впервые достигнута, и, как они полагают, их право зиждется именно на завоевании, а не на владении, как если бы, например, право королей Англии зависело от правоты дела Вильгельма Завоевателя и от их происхождения от него по прямой линии. Если бы все дело было в этом, то в наше время, пожалуй, нигде в мире ни один подданный не был бы обязан повиноваться своему суверену. И, оправдывая беи нужды таким образом свою власть, гражданские суверены этим оправдывают все удачные восстания, которые честолюбие может когда-либо поднять против них и их преемников. Поэтому одной из причин возможной гибели государства я считаю требование завоевателей не только подчиняться им в будущем, но также одобрять их собственные прошлые действия, между тем как вряд ли есть какое-нибудь государство в мире, начало которого можно было бы по совести оправдать.

А так как слово “тирания” означает не более и не менее, как “верховная власть”, будь то власть одного человека или многих людей, с тем только отличием, что первое название показывает, что те, кто его употребляет, сердиты на властителей, которых они называют тиранами, – то я полагаю, что терпимое отношение к явной ненависти к тирании есть терпимое отношение к ненависти к государству вообще, а это не менее пагубно для государства, чем то, что было указано выше. Ибо для оправдания дела завоевателя необходимо в большинстве случаев порицать дело покоренных, но ни то ни другое не входит в обязанность покоренных. Это я и считал нужным сказать при обзоре первой и второй частей этого трактата.

В главе XXXV я достаточно показал на основании Писания, что в государстве евреев сам Бог был сделан сувереном в силу завета, заключенного им с народом, который поэтому был назван особенным народом в отличие от остальных народов мира, над которыми Бог царствовал не в силу их согласия, а благодаря своему могуществу; точно так же я показал, что в этом царстве Моисей был наместником Бога на земле и что именно он сообщил евреям те законы, которыми Бог заповедал им руководствоваться. Но я не указал там, кто в этом царстве был органом исполнения, особенно при уголовных наказаниях. Я считал тогда этот вопрос не столь существенным, каким я его нахожу сейчас. Мы знаем, что обычно в государстве обязанность приведения в исполнение уголовных наказаний возлагалась на стражей или других солдат суверена или поручалась тем, коих бедность в соединении с презрением к чести и жестокосердием побуждала добиваться такой должности. Однако у израильтян существовал положительный закон Бога – их суверена, согласно которому всякий изобличенный в уголовном преступлении должен был быть побит до смерти камнями всем народом, причем первыми должны были бросить камень свидетели, а затем остальные. Это был закон, который устанавливал, кто должен быть исполнителем, но не в том смысле, что кто-либо мог бросить камень в преступника до суда и приговора, произнесенного народным собранием, которое было судьей в уголовных делах. Свидетели, однако, должны были быть заслушаны до того, как они приступили к исполнению, за исключением тех случаев, когда преступление было совершено в присутствии самого собрания или на глазах законных судей, ибо тогда не требовалось никаких других свидетелей, кроме самих судей. Тем не менее этот процессуальный порядок, будучи не совсем верно понят, способствовал возникновению опасного мнения, будто в некоторых случаях человек может убить другого по праву своего усердия, как будто в древнее время преступники подвергались смертной казни в Царстве Божием не по приказанию суверена, а по праву частного рвения. Ибо если мы продумаем тексты, как будто подтверждающие такое предположение, то убедимся, что они говорят обратное.