Сочинения в трех томах. Том 1

На следующий день Сэгин собрался уже ехать к себе домой, в Дель-Норте. Он узнал, что усадьба его уцелела, так как навагой, испугавшись ополчения, не успели ни ограбить, ни поджечь построек и ограничились тем, что увели двух пленниц. Сэгин увозил к себе Севрэна и Генриха; Эль-Соль, само собой, ехал туда же до полного своего выздоровления, с ним сестра его Луна. Сэгин понимал, что для полного удовлетворения всех надо пригласить и молодого Гарея, что он и сделал очень охотно.

Сначала Эль-Соль из скромности отказывался от приглашения, но в конце концов должен был уступить настояниям и просьбам капитана. Старшая дочь Сэгина по-прежнему пребывала в суровом молчании. Все время пути она упорно отталкивала ласки матери и сестры и только к одной Луне выказывала некоторое расположение. С ней она могла говорить на том языке, который все еще считала своим родным. Уверенность ее в индейском своем происхождении была, вероятно, также причиной дружелюбного ее отношения к Эль-Солю. Она часто помогала Луне в уходе за раненым братом и все убеждала их вернуться на родину, увезти ее от этих бледнолицых, которые обманом хотят выманить у нее любовь. Напрасно Луна тратила свое красноречие, уверяя Адель, что Сэгин действительно ее отец. Только через Луну знали родные о печальном настроении бедной девушки. Поэтому Сэгин просил, чтобы марикопы побыли у него в доме некоторое время ради старшей его дочери.

Спустя неделю по возвращении наших друзей в Дель-Норте все собрались на террасе дома. Генрих и Зоя, счастливые, довольные, приходили и уходили, казалось, все им улыбалось, и прежде всего счастливое их будущее. Сэгин, сложив руки на груди, с низко опущенной головой ходил по террасе взад и вперед, невеселые думы омрачали его чело.

Госпожа Сэгин, с лицом, отуманенным грустью, глядела на свою старшую дочь, которая продолжала дичиться ее, как и всех. Адель не носила уже индейского костюма, но, видимо, тяготилась надетым на нее городским платьем, в припадке детской дикой злобы она мяла юбки, рвала кружева и вообще выказывала полное отвращение к новому костюму. Прижавшись в углу террасы на полу, она глядела вдаль — на снежные вершины Мимбрских гор, заграждавших выход из долины. Там, за этими горами, была ее родина… она была в этом уверена.

Изредка, когда Луна подходила к ней и дружески клала ей руку на плечо, Адель поднимала на нее глаза, полные слез. Если с нею подходил и Эль-Соль, поддерживаемый сестрой, Адель краснела. Марикопа, верный обычаям своего племени, редко заговаривал с девушкой, и если обращался к ней, то почти всегда со словами:

— Какое горе вы причиняете любящим вас! Зачем вы избегаете их?

Девушка, не убежденная, но как бы покоренная этими словами, вставала, подходила к госпоже Сэгин, садилась у ее ног и, обращая свой грустный взор к Эль-Солю, спрашивала его:

— Довольно вы мной?

Севрэн видел эту необыкновенную покорность Адели, видел, какое влияние имеет на нее Эль-Соль. Он подошел к Сэгину, продолжавшему свою монотонную прогулку, и сообщил ему о своих наблюдениях.

— Ну что ж, дай Бог, — отвечал тот. — Я буду счастлив, если, благодаря Эль-Солю, возвращу себе любовь моей дочери. Да и могу ли я желать для Адели, выросшей в чуждой нам среде, лучшего мужа, чем Эль-Соль? Если они полюбят друг друга, то можно будет сказать, что он, индеец по рождению, а она — по воспитанию, как бы предназначены друг для друга. Ведь никто другой не отнесется так снисходительно к странностям бедной девушки, никто с большим рвением не займется ее образованием, никто не пожелает так искренно, как он, возвратить нам потерянную дочь… Но в ту минуту, как вы заговорили со мной, я обдумывал еще одну попытку. Меня ужасно тяготит настоящее положение. Останьтесь тут и наблюдайте за Аделью. Я боюсь увлечься надеждой на успех, а вы это дело лучше и беспристрастнее рассудите.

После того как Сэгин обменялся несколькими фразами с женой, госпожа Сэгин впервые после долгого перерыва взяла в руки мандолину и стала ее тихонько настраивать, потом сыграла танец — фанданго. Севрэн, Генрих, Эль-Соль, Зоя и Луна окружили музыкантшу и смотрели на Адель, сидевшую у ее ног. Что касается Сэгина, то его волнение было так сильно и мучительно, что он закрыл лицо руками, чтобы скрыть его от окружавших.

При первых звуках музыки Адель вздрогнула, удивленные глаза ее переходили с инструмента на госпожу Сэгин, она слушала, как очарованная, и, не двигаясь, смотрела каким-то блуждающим взором.

— Адель, — сказал Сэгин жене, — спой ту песню, которою ты усыпляла ее в детстве. Ты, конечно, помнишь: ведь она так часто просила тебя спеть ей эту песню.

С искусством настоящей артистки госпожа Сэгин несколькими аккордами перешла с веселого темпа танца к томной мелодии колыбельной песни, и Генрих услышал испанскую кантилену «Мать и дочь»:

Ты спишь, любезное дитя, ты мирно спишь,И ангелы с небес тебя оберегают,Тебя хранят, мою любимую малютку.