Сочинения в трех томах. Том 2

Не прошло и минуты, как явление новой фигуры подтвердило ему, что он в здравом уме, и тотчас отвлекло его мысли от прочего. С нагорья к дому близился всадник; он узнал его издали. Кальверт! Предатель Кальверт! Джим давно уже заподозрил, что Кальверт был тайным возлюбленным Сесили Престон и готовился стать ее мужем. Невозмутимый, расчетливый Кальверт, пытавшийся скрыть тайный сговор притворным ухаживанием за Мэгги. Что ему надобно здесь? Или он замыслил двойную измену и решил обмануть ее так же, как уже обманул его? И Мэгги ждет Кальверта. Вот почему она здесь. Ждет его на свидание. Какой новый позор!

Он не сразу пришел в себя. Потом безотчетным движением опустил лицо в тихо струящуюся воду и поднялся обновленный, с прояснившейся головой. Полубезумная мысль о самоубийстве отступила, ушла; ее сменила новая отчаянная решимость. Так вот для чего он вернулся сюда, вот для чего взял ружье, вот для чего приплыл к дому!

Он лег на дно челнока и стал отрывать от зыбкого берега крупные комья земли, пока не заполнил ими суденышко и не погрузил его в воду почти по борта. Потом, загребая руками, как веслами, он бесшумно угнал его с открытого места, словно бревно на плаву, и укрыл за грядою кустарника. Оглядев быстрым взглядом низину, он схватил ружье, выбрался на оседавший под ногой берег и, пригнувшись, а кое-где и ползком, стал пробираться сквозь камыш и болотные травы вперед по направлению к «кустам». Всякий другой, незнакомый, как он, с Болотом, конечно, ушел бы по плечи в черную жижу. Справа в зарослях затрещали сухие сучья под конским копытом. Значит, Кальверт, оставив коня, привязал его к крайней ольхе.

Подойдя к дому, он не стал подниматься по скрипучим ступеням, а по сваям, поддерживавшим заднюю часть галереи, бесшумно забрался наверх.' Этим самым путем год назад взбирался и тот дезертир, и, подобно ему, Джим увидел теперь и услышал все, происходившее на галерее и в комнате. Кальверт стоял у распахнутой двери, как бы прощаясь. Мэгги стояла напротив, заслоняя шедший из комнаты свет; лицо ее оставалось в тени, крепко стиснутые руки она прятала за спиной. А вокруг, во всем, в них самих, была печаль угасавшего дня и глубокая сердечная скорбь. Непонятная дрожь охватила Джима Кульпеппера, его яростная решимость пропала, и влага затмила туманом глаза.

— Если я расскажу вам, почему так уверен, что все это пройдет и ваш брат станет прежним, — сказал Кальверт грустно, но с обычным спокойствием речи, — то открою тем самым и долю того, о чем вы велите молчать. Когда я впервые увидел вас, то и сам вел беспутную жизнь, еще менее простительную для меня, ибо был уже искушен и знал цену порока. Когда я узнал вас и подпал под влияние вашего ясного, чистого взгляда на жизнь, когда я увидел, что одиночество, однообразие дней, людское неверие, даже тяжкое чувство, что ты ведь достоин иной, лучшей жизни, — все это можно сломить, побороть без жалких мечтаний, без недостойных забав, я полюбил тогда вас — умоляю, услышьте меня, мисс Кульпеппер, — и вы, вы спасли меня, человека, для вас безразличного, так же как спасете теперь — я глубоко в это верю — своего любимого брата, которому вы так преданы.

— Но ведь я погубила его, — возразила она с горечью. — Чтобы спастись от монотонности наших дней, от нашего одиночества, я побудила его искать этих недостойных забав и отдаться жалким — вы правы! — жалким мечтаниям.

— Нет, в том не ваша вина, не такова ваша природа, — молвил он тихо.

— Моя природа! — вскричала она отчаянно, почти бешено, и в том был, кажется, отклик на нежность, прозвучавшую в его последних словах. — Моя природа! Что знаете вы о ней и что знает он?! Я скажу вам сейчас, чего требовала моя природа, — страстно продолжала она. — Отомстить вам всем за жестокость, за подлость и зло, причиненное мне, моим близким тогда и теперь. Расплатиться сполна за оклеветанного отца, за ту ночь, что мы с Джимом провели на Болоте одни у его мертвого тела. Вот что гнало меня в Логпорт… желание-да… поквитаться… подразнить вас всех и… потом одурачить, Вот, вы знаете все. И что же теперь, когда Бог покарал меня, погубив моего несчастного брата, вы хотите, чтобы я… чтобы я позволила вам погубить и меня?

— Нет, — пылко сказал он, подавшись вперед, — вы жестоки ко мне… И еще более жестоки к себе.

— Ни шагу! — приказала она, отступая и по-прежнему пряча крепко стиснутые руки у себя за спиной. — Ни шагу! Вот так! — Она уронила руки и выпрямилась. — Поговорим о Джиме, — сказала она холодно.

Он глядел на нее, словно не слыша, что ему говорят, и во взгляде его была безнадежность и грусть.

— Зачем вы внушили брату, будто вы влюблены в Сесили Престон?.. — нетерпеливо спросила она.

— Иначе мне пришлось бы признаться ему в безнадежной страсти к его сестре. Вы горды, мисс Кульпеппер, — добавил он, и в его голосе впервые послышалась горечь. — Почему вы отказываете в этом чувстве другим?