Сочинения в трех томах. Том 2

Любопытство мое достигло апогея. Страстно хотелось увидеть лицо собеседницы.

Она очаровала меня своей болтовней. Я и в мыслях не допускал, что она дурнушка. Такому остроумию должно соответствовать прекрасное, тонкое лицо. Наконец, стройность стана, маленькие руки и ноги, нежный, гармонический голос и лучистые глаза, глядевшие в прорези маски, — все обещало красоту.

— Сударыня, — произнес я, отбросив шутки, — умоляю вас, снимите маску! Если б не бальный зал, я опустился бы на колени.

— А если я исполню вашу просьбе, вы холодно удалитесь. Вспомните желтое домино…

— Вам, кажется, приятно меня мучить? Неужто я способен на такую бестактность! Допустим, вы не красавица в общепринятом смысле слова, однако, сняв маску, вы сохраните искусство беседы, чудесный тембр голоса и грацию движений: все это от вас не отделимо. Разве может быть безобразной столь богато одаренная женщина? Пусть, наконец, лицо ваше черно, как у той незнакомки в желтом домино, я этого даже не замечу.

— Так ли, сударь? А не будете ли вы раскаиваться?

— Клянусь!

— Не клянитесь впустую. Уверяю, что при всех достоинствах, которыми вам угодно было меня наделить, я в своем роде пугало, и вы от меня отшатнетесь.

— Быть не может! А голос, а прелесть движений? Снимите маску! Заранее примиряюсь с тем, что увижу.

— Пусть будет по-вашему, но я хочу, чтобы вы наказали себя за любопытство своей же рукой.

— Благодарю вас!

Дрожащими пальцами развязал я шнурок маски и выронил ее, словно обжегся.

Не изумление, но ужас был мне наградой за мою настойчивость: опять негритянка с толстыми губами, выдающимися скулами и завитками курчавых волос.

Я растерялся. Галантность мне изменила. Рухнув на диван, я не мог вымолвить ни слова.

Собеседница, вполне подготовленная к тому, что произошло, была далека от смущения. Громко расхохотавшись, она съязвила:

— Ну, как, господин поэт? Вас вдохновляет мое лицо? Скоро ли будут готовы стихи?.. А, сударь! Подозреваю, что вы такой же невежа, как ваш драгунский офицер.

Негритянка смеялась.

Я сгорал от стыда за свое нелепое поведение, был уязвлен справедливыми упреками и ничего не нашелся ответить. На звонкий смех лукавой негритянки пробормотал я что-то невнятное и, беспомощно жестикулируя, отошел в сторону.

Еще ни с кем в жизни я так неловко не прощался.

Я пошел, вернее, поплелся к выходу, намереваясь покинуть бал и ускакать домой.

Но на пороге залы любопытство одержало верх, и я решил в последний раз взглянуть на странную эфиопку.

Женщина в голубом домино по-прежнему сидела на диванчике в нише окна, но какая потрясающая неожиданность: вместо кофейной негритянки — Изолина!

Я глаз не мог отвести от милого лица, и она на меня смотрела, но с каким уничтожающим выражением. Никогда не забуду ее презрительно искривленных губ.

Вернуться? Объясниться? Нет, слишком поздно! Пасть на колени? Молить о прощении? Нет, поздно, поздно! Я утоплю себя окончательно, покажусь вдвойне смешным.

Но раскаяние, которое она прочла на моем лице, оказалось красноречивее слов. Изолина как будто смягчилась. Уже не так суров был ее взгляд. А может, я ошибся?

В это мгновение кто-то подошел к ней и бесцеремонно уселся рядом. Это был Рафаэль Ихурра.

Они разговорились. Я наблюдал за ними. Я хотел, чтобы Ихурра допустил некорректность по отношению ко мне: какую-нибудь дерзкую улыбку, чтобы он указал на меня глазами Изолине, явно надо мной насмехаясь. Тогда я разрядил бы свою досаду, проучив наглеца.

Но Ихурра не улыбнулся. Изолина, должно быть, не посвятила его в случившееся. Этим она спасла Ихурру. Женский такт удержал ее от болтливости: она угадывала опасность.

Оба встали. Изолина надела маску. Ихурра повел ее к танцующим. Вот они закружились под звуки скрипки, исчезли в пестрой толпе.

— Буфетчик, вина!

Выпиваю залпом бокал, проталкиваюсь к вестибюлю, надеваю плащ, пристегиваю шашку, разыскиваю коня.

Я скакал во весь опор. На душе скребли кошки. Голова пылала.

Однако прохладный ветер ночи, бодрящая скачка и неуловимые жизненные токи, пробегавшие между мной и любимой лошадью, доставили мне облегчение. Понемногу я успокоился.

В селении я застал лейтенантов за ужином.

Походная кухня не отличалась изысканностью, но аппетит разыгрался в дороге, и я присел к столу.

За дружеской беседой я позабыл о пережитом афронте.

Глава XIII

БЕССОННАЯ НОЧЬ

Нет пытки горше, чем муки ревности, уязвленного самолюбия и страсти, обманутой в лучших надеждах. Я испытал в свое время горечь стыда за некрасивый поступок по отношению к товарищу, прошел через все унижения, связанные с денежным крахом. Мне случалось глядеть в лицо смерти, но все эти переживания бледнеют перед ревностью, которая жалит, как змея, медленно растравляя рану.

Я оглушил себя вином, покидая бал, и продолжал «алкогольное лечение» на квартире. Такой ценой я купил себе сон, непродолжительный, к сожалению.