Сочинения в трех томах. Том 2

— Постараюсь быть краток, — начал Саверан. — Впрочем я немного и знаю. Хоть я и переписывался с мадам Фовиль как кузен и раньше, но встретил ее и ее мужа Ипполита Фовиля впервые несколько лет тому назад в Палермо, где они зимовали, пока строился их отель. Пять месяцев мы виделись каждый день. Отношения между мужем и женой были неважные. Однажды я застал ее в слезах. И, взволнованный, не сумел скрыть свою тайну. Я полюбил ее с первого взгляда. Мне суждено было любить ее всегда, все сильнее и сильнее.

— Вы лжете! — воскликнул дон Луис. (Сил не хватило сдержаться.) — Я видел вас обоих вчера в поезде.

Гастон Саверан взглянул на Флоранс. Она сидела, опустив голову на руки: он продолжал, не отвечая на восклицание дона Луиса.

— Мари-Анна тоже полюбила меня. Она призналась мне в этом, но тут же взяла с меня клятву, что я не стану добиваться от нее ничего, кроме самой чистой дружбы. Я сдержал клятву. Несколько недель мы были счастливы безмерно. Ипполит, увлекшись в то время кафешантанной певичкой, часто отсутствовал. Я много занимался физическим воспитанием маленького Эдмонда, часто болевшего. И затем с нами был чудесный друг, преданная советница, врачевавшая наши раны, поддерживающая наше мужество, отдавая нашей любви кое-что от той силы, того благородства, какого так много в ней самой — с нами была Флоранс.

Дон Луис почувствовал, как бурно забилось в нем сердце. Не то, чтобы он поверил словам Саверана, но он надеялся за ними прочесть правду. А, может быть, он, сам того не замечая, подчинялся влиянию Гастона Саверана, очевидная истинность и правдивая интонация которого удивляла его.

Саверан продолжал:

— Пятнадцать лет тому назад брат мой, Рауль Саверан, проживая в Буэнос-Айресе, взял на себя заботу о девочке-сироте, дочери его друзей. Умирая, он поручил девочку старушке няне, которая выходила меня, а затем вместе с братом уехала в Южную Америку. Няня привезла ко мне девочку, ей в то время было четырнадцать лет, а сама по приезде во Францию через несколько дней погибла — несчастный случай.

Я отвез девочку в Италию к своим друзьям. Она много училась, работала и стала… такой, какая она сейчас.

Желая жить на свои средства, поступила гувернанткой в одну семью, а позже я рекомендовал ее своим кузенам Фовилям. Она воспитывала маленького Эдмонда, который ее обожал, и стала преданным и любимым другом Мари-Анны.

И моим тоже… в те счастливые, быстро промелькнувшие, увы, дни — счастью пришел скоро конец — как всегда неожиданно. Я вел дневник, в нем отражалась день за днем жизнь без событий, но вся насыщенная любовью, любовью безнадежной, любовью без будущего и полной муки.

Случайность ли, злая ли шутка судьбы, но Ипполит Фовиль нашел этот дневник. Вне себя от гнева сначала хотел прогнать Мари-Анну. Потом успокоился, после ее обещания никогда больше не видеться со мной.

Я уехал со смертью у душе. Уехала и Флоранс, которой было отказано от места, и с тех пор, я ни разу, вы слышите, ни разу — не обменялся с Мари-Анной ни единым словом. Но связывала нас с ней любовь неугасимая. Ни время, ни разлука не могли повлиять на наши чувства.

Он приостановился, стараясь прочесть по лицу дона Луиса, какое впечатление производит на него рассказ. Дон Луис слушал с тревожным вниманием и удивлялся, главным образом, тому необычайному спокойствию, с которым Гастон Саверан говорил о драме своей жизни, спокойны были не только интонации, но и глаза.

«Какой актер», — подумал дон Луис и тут же вспомнил, что такое же впечатление произвела на него мадам Фовиль.

— Затем? — спросил он.

— Затем я был мобилизован, а мадам Фовиль поселилась в Париже вместе с мужем. О прошлом между ними не было больше речи.

— Почему вы знали это? Она писала вам об этом?

— Нет, Мари-Анна из тех женщин, что строго выполняют свой долг, и понятие о долге у них самое суровое.

Она не писала мне. Но частенько навещала в этом доме Флоранс. Они никогда не говорили обо мне, не правда ли, Флоранс? Она не допустила бы этого, но вся жизнь ее была одна любовь, не правда ли, Флоранс?

Измученный тоской, вдали от нее, я после демобилизации вернулся в Париж. Это-то и погубило нас.

Было это около года тому назад. Я поселился на авеню де Булонь и вел совсем затворнический образ жизни, чтобы Ипполит Фовиль не узнал как-нибудь о моем возвращении. Я боялся, что он нарушит покой Мари-Анны. Знала обо всем только одна Флоранс, которая изредка навещала меня. Выходя из дома редко, всегда под вечер, я гулял по самым пустынным аллеям леса. Однажды — минуты слабости возможны даже при самой героической решимости — как-то в среду вечером, не отдавая себе отчета, я направился на бульвар Сюше и прошел мимо дома, где жила Мари-Анна. Вечер был теплый и прекрасный — Мари-Анна сидела у окна. Она увидела меня, узнала — я тотчас почувствовал это — от счастья у меня подгибались ноги, когда я шел дальше. С тех пор я каждую среду проходил мимо дома Мари-Анны. Несмотря на то, что ее часто отвлекали светские обязанности, она почти всегда была на месте, доставляя мне радость, на которую я не смел надеяться.