Сочинения в трех томах. Том 3

— Мало ли какие соображения могут удерживать его до поры до времени! А что он стал совершенно другим, чем был раньше, — это верно. В нем уж незаметно ни прежнего бахвальства, ни самодовольства, ни…

— Одним словом, — иронически перебила сестру Вега, — по какому-то волшебству все его прежние свойства исчезли и заменились… чужими! Напрасно, стало быть, ты, мудрая Саб, боялась, как бы я не увлеклась им… помнишь, когда он только что познакомился было с нами, а ты уж по уши была влюблена в своего Ричарда?

— Ах, Вегочка, какая ты насмешница! Мало ли что было! Я никогда не считала себя «мудрою», а всегда сознавала, что могу ошибиться, как и всякий другой человек, в особенности молодой. Это ты меня так прозвала, и, конечно, тоже в насмешку.

Вега молча расчесывала свои длинные и шелковистые золотистые волосы, целым каскадом окатившие ее белоснежные плечи, думая о том, что, быть может, Реджинальд Тревор и в самом деле изменился. Быть может, он искренно любил ее и ее отказ произвел в нем коренной переворот. Она слыхала, что так бывает. Вероятно, он понял, что таким, каким он был, его не может полюбить ни одна порядочная девушка. Ну и отлично, тем лучше для него, но ей, самой Веге, разве это не все равно? Его хорошее отношение к Уинифреде, конечно, стоит признательности, в которой ему не будет отказано. А дальше — какое ей дело до него? Да и Сабрина хлопочет, разумеется, только о справедливости: она видит, что человек исправился, радуется этому и хочет, чтобы радовалась и сестра…

— Ах, Боже мой, Вегочка! — раздался вдруг возглас Сабрины, уже окончившей свой туалет и смотревшей в окно. — Пойди-ка скорее сюда и посмотри, что там делается.

Испуганная встревоженным голосом сестры, Вега как была с распущенными волнами волос, так и бросилась к окну и выглянула во двор. В ворота въезжало трое всадников, в середине ехал кто-то в черной одежде гражданского покроя, а по бокам ехало по солдату в вышитых золотыми шнурками мундирах багряного цвета.

— Это Рекс! Его забрали в плен! — продолжала Сабрина, вглядевшись. — Попался-таки… Вот несчастье-то!

— Да, Саб, это действительно он, — подтвердила Вега. — Ах, какая неудача!.. Теперь одна надежда на то, что отец не успел еще выехать из Глостера.

Но и эта надежда оказалась напрасной. Едва успела Вега выразить ее, как в аллее, по ту сторону двора, появилось еще несколько багряных всадников с человеком посредине в темной же одежде. По-видимому, это тоже был конвой с каким-то пленником.

— О, Саб, да ведь это наш отец! — вскричала Вега, отскочив от окна и бросаясь на шею сестры. Крепко обхватив друг друга, сестры громко разрыдались…

Над Холлимидом спустилась ночь. Сама по себе очень темная, эта ночь освещалась множеством больших и малых огней, горевших вокруг дома и в нем самом. Октябрь шел к концу, и становилось свежо, поэтому топились все камины в доме. Повсюду на столах и стенах сияло пламя толстых восковых свечей. Горели и спускавшиеся с потолка фигурные бронзовые канделябры.

На дворе пылали костры, вокруг которых в самых непринужденных позах расположились солдаты принца. Все они сытно и вкусно поужинали и получили по хорошей порции вина и пива, так что находились в самом прекрасном настроении. Их веселый и шумный гомон далеко разносился по тихим окрестностям.

Не менее весело, хотя и не так шумно, было и в парадной столовой дома. Там, за богато убранным столом, уставленным всякого рода прекрасной старинной фарфоровой посудой, бутылками с дорогими винами и серебряными кубками, восседали непрошеные гости. Самого хозяина дома здесь не было. Он находился в одной из соседних комнат, перед запертыми дверями которой стояла стража.

Дочери его все еще оставались наверху. Они видели в окно, как их отца провели под конвоем, точно какого-нибудь злодея, пойманного на месте преступления. Это зрелище наполнило их негодованием и ужасом. Еще больнее стало им, когда они узнали, что не только не будут допущены к свиданию с отцом, но даже к дверям его комнаты, через которые они могли бы перекинуться с ним несколькими словами. Эта бесчеловечность со стороны роялистов переполнила чашу горести девушек. Очевидно, взятие в плен их отца сулило впереди новые беды.

Злосчастные девушки страшились даже задумываться о будущем. Они могли только дрожать, плакать, молиться и со страхом прислушиваться к шагам, поднимавшимся по лестнице к ним. Хотя дверь в их комнату не была заперта на ключ и никакой стражи к ним не было приставлено, однако они чувствовали себя в таком же заключении, в каком был их отец. Придворная челядь, находившаяся в рядах свиты принца Руперта, рыскала по всему дому, громко разговаривала и смеялась, — вообще вела себя самым бесцеремонным образом. Попасться на глаза этой нахальной челяди было небезопасно для девушек, потому они сами заперлись в своей половине и боялись даже пошевельнуться, чтобы не привлечь внимание к своему присутствию в доме.